Конечно, если мы заглянем в то время, то обнаружим в людях навыки большей порядочности по целому ряду вопросов. То, что доктор, с его передовым мировоззрением, был еще не способен не то чтобы нахамить, а обидеть, задеть, оскорбить, не следует ставить в заслугу его тонкости. Еще не то время, и оно еще придет. Так вот, несмотря на эту потенциальную нетонкость, он не мог не испытывать некоторого чувства неловкости от соглядатайства при общении с Гумми. Гумми был - вот он. А Давин - нет. Он испытывал Гумми и испытывал неловкость, этот полустыд за себя, за свой остывший взгляд объективного наблюдателя. Гумми не играл ни в какую игру. И, сталкиваясь с его уникальной однозначностью, адекватностью, проще искренностью, испытывал Роберт острый укол стыда, и мысль его приобретала чуждый науке нравственный оттенок - заострялась. Доктор, конечно, обобщал, выходил вширь (широко помыслить - очень часто недурной выход из нравственного затруднения: помыслил-как сделал что-то...), думал о природе человеческих контактов, о неравенстве природы, о психологии контакта неравных, о безнравственности неравного общения...
Никак, выходило, людям не сойтись правильно. Приспособиться не удавалось. Но как же все-таки?.. А если любовь? Единственно любовь уравнивала и делала возможным контакт, ибо ведь всякое общение- неравное, потому что ни один другому не равен. Любовь!.. только она. Как же иначе со старым да малым? Любовь... Джой... сын (которого не было, но мог быть)... В результате он каждый раз ловил себя на сомнении в том, что не подлежало сомнению: любит ли он Джой, она - его? Но последнее было бессмысленно: Джой была сама любовь, не ответить она не могла, он же... И на это подозрение в собственной бесчувственности снова наводило его общение с Гумми. Да, неравное общение преступно... С этой мыслью (но почти чувством) садился он писать очередное письмо Джой. "Под неравенством, кроме того чувства сожаления, которое оно вызывает,- писал он,- имеется и природа. Как будет выглядеть победа демократического идеала, если восстанет побежденная им природа, мы не знаем..." После общения с Гумми находил он в себе душевные силы писать невесте, полагая изложение сокровенных мыслей достаточным доказательством страсти.
Еще один аспект взаимоотношений доктора с Гумми отчасти уже был нами затронут. После каждого такого "идиотского" разговора уходил доктор с новой мыслью, энергично звавшей его к работе. Гумми становился не нужен и раздражал. Его следовало куда-нибудь деть из поля сознания. Давин отсылал его под любым предлогом и поплотнее усаживался за стол, спеша донести в зубах свеженькую мысль, успеть разогреть перо. Не мог он, естественно, полагать, что посверкивающая идейка была сообщена ему Гумми. Но определенную его катализационную роль Давин уже не мог не сознавать.