«То- то, небось, охотников — твоё тело глядеть», — ехидно подумала Фектя, а вслух сказала:
— Было бы зубильце, я бы и сама зазубрила. Дело нехитрое.
— Зубильце найдётся! — по всему видать, бабка, несмотря на все свои года, памяти не потеряла и твёрдо помнила, где что лежит в обширном хозяйстве, так что через минуту на свет появилось зубило с приваренной сбоку ручкой, клевец и вбитая в деревянную калабаху наковаленка, на какой косари отбивают косы. Фектя присела на бревенчатый порог и позабытый железный звон разнёсся над домами. Через пять минут прежде гладкий — хоть задом садись — серп был зазубрен и отбит. В опытных руках такой серп сам жнёт, а в неловких — мигом пальцы отхватит.
Фектя оглянулась, ища, на чём показать своё умение, потом шагнула к зарослям крапивы, кучившимся позади двора.
— Ожгёшься, — предупредила бабка Зина.
— Ничо… Мать стегала, я жива бывала. Авось и сейчас не помру.
С серпом обращаться — навык нужен. Старики говорят: пока не порежешься, жать не научишься. Руку пальцами вниз не держи, а то без пальцев останешься. Помалу стебли загребать — работы не будет, помногу — стерня длинная останется, сноп получится куцый. А если грязи во ржи много, то надо ещё между делом сорную траву выбирать. Так что, если поглядеть, крапиву жать проще, хоть она и жжётся.
Не обращая внимания на ожоги, Фектя быстро выжала колчик позади двора, первым пучком, поперёк которого кидала сжатое, обвила крапивный сноп и протянула бабке Зине.
— Так, бабушка?
— Умница, умеешь, — похвалила старуха. — Хорошо вас румыны учили.
— Это не румыны, это мама учила.
— Значит, матка у тебя хорошая. Жива матка-то?
— Нет. Давно померла, я ещё вот такохонькая была. А теперь и на могилку не сходить.
— Так и бывает, мамы нет, а наука мамина живёт. Вот и меня учили… мне молодой погулять охота, а мама работать велит. Десять таких снопов — это скирда. Сто скирд сожнёшь и можешь гулять идти. Какое там — гулять! Спину ломит, рученьки ломит, ноги не идут. Отцы небесные! В стерню повалишься, покатаешься по колючему: «Нивка, нивка, отдай мою силку!» — тем и спасёшься. Вот как работали! А толку? Осенью пришли да и раскулачили нас, всё подчистую отняли.
— За что? — тихо ужаснулась Фектя. Слыхала она что-то о раскулачивании, но никак не могла понять, хорошо это или плохо? Вспомнить мироеда Потапова, так его бы потрясти рука сама тянется. Потом вспомнишь Шапошниковых — так им и поделом в нищете жить. А когда человек на разрыв жилы трудится — зачем же его зорить?
— За что, за что?… -ворчливо переспросила бабка Зина. — Бьют не за что, а почему и чем. Палкой бьют да по голове. Глаза у людей завидущие и руки токо до чужого добра жадные, а к работе ленивые. На земле работать им неохота, а жрать — кажный день. А тут им свободу дали. Организуйте ячейку и грабьте всех, на кого глаз ляжет. Так они и рады. Отец у нас после этого умер. Его в тот же день разбило, а на неделе — помер. На другой год мама нас так работать не заставляла, всё равно, говорит, придут и отымут. Так и получилось, пришли нас осенью раскулачивать, а у нас нет ничего! Председатель комбеда, Шапошников был, на маму наганом махал: «Совести, — кричит, — у тебя нету! Что мы зимой есть будем?» А мама ему: «Хоть бы вы все передохли!» Как же, передохнут они… Это добрых людей господь прибирает, а такие и чёрту не нужны. Мама вскорости после этого тоже померла, а я в город ушла, в Боровичи, на фабрику. Сюда уж после войны вернулась, думала, в деревне сына прокормить легче будет. Да и Шапошникова к тому времени уже заарестовали.