– Именно что о себе, вот в чем беда! В гимназии науки одолевала с трудом, я не была первой ученицей. Для моих родителей главное было, чтобы я Бога почитала да была скромницей, старших уважала, воспитывали меня в старинном духе. Да что вам рассказывать, вы же знаете порядки нашего дома и нашего города. Мужа моего, Тимофея Григорьевича, и его мать, Устинью Власьевну, такая невестка, как я, очень даже устраивала. Мы с ними из одного теста сделаны. И все было бы хорошо и славно, да только Тимофей Григорьевич в последнее время увлекся меценатством. Деньги к нему рекой текут. А когда денег много, это для души опасно становится. Вот и решил он потратить на благое дело. Церквям жертвовал, монастырям, это как обычно. Но вот появились у него новые знакомые и потянули моего Тимошу туда, где он от роду не бывал. В театр! Оно, конечно, веселей, чем в храме божьем.
Толкушина вздохнула. Соня слушала хозяйку с недоумением. Тимофей Толкушин – меценат? Покровитель искусств? Вот диво дивное! И чего только в жизни не случается!
Ангелина Петровна продолжала:
– Поначалу занавес роскошный оплатил. Потом бархату купил для обивки лож и кресел. Зеркала, рояль для фойе. Много, много чего, всего я и не знаю. Но я не о деньгах, их не жалко. Нет, не о деньгах я.
Люди в нашем доме появились новые, необычные. Литераторы, музыканты. Актеров много. И все модные, одеты шикарно. И речь особенная, манеры такие свободные, движения легкие. Поначалу я все дивилась, когда их слушала. Часами сидела как зачарованная. А потом Тимофей-то мне и говорит, что, мол, ты, дорогая супруга, сидишь в гостиной, как рыба, глазами хлопаешь и двух слов сказать не можешь. Батюшки мои, тут-то я и поняла, что и взаправду – не могу беседу поддержать толком, чтобы так же легко и интересно было. И французский мой нехорош, а прочих языков я и не знаю вовсе. И книжек не читала тех, о которых они говорят, и пьес не знаю, в музыке ничегошеньки не смыслю, на инструменте одним пальцем играю. А потом другая беда. Гляжу, Тимоша мой снова как туча. Что на сей раз, чем не угодила? Одета не изящно, без вкуса. Ох, святые угодники! Как же так, ведь платья покупались самые дорогие, модные. Так ведь нет, опять нехорошо вышло. Смотрю я на дам театральных. И чего только на них нет, и как только они не разукрашены! Я вам, милая, и передать-то не смогу, слов не найду. Тут тебе и перья, и кружева, и свежие цветы. А то и просто – голое плечо, спина, или, прости господи, почти вся грудь видна, каков вырез! Я же на себя такое надеть не могу, стыдно! Не могу я порхать по гостиным и залам точно стрекоза или птичка божия! Вот и получилось, что я в собственном доме сижу, как пугало, мужа позорю. Знать, ему неловко за меня стало, что у него жена такая неотесанная. Так или нет, но перестал гостей к нам звать. В рестораны теперь едут да по чужим квартирам. Свекровь моя мне уже всю душу вынула. Вот, говорит, сиди сиднем, так и лишишься мужа-то. Там вон какие красотки! Стало у меня на душе так тяжело, так тревожно! Долго я думала, что же мне делать? К Тимофею приступала. Чего от меня хочешь? А он сердится. Хочу, чтобы ты была такой же блестящей, как эти женщины, и все тут! Чтобы за твои слова, платья и шляпы мне не краснеть и не слышать смешки и шушуканья за спиной. Плакала я от обиды, признаюсь вам, Софья Алексеевна. Горько плакала. Обидно, когда любимый супруг такое говорит! Ведь я так старалась угодить ему и свекрови, так хотела быть идеальной женой и матерью. И подумать не могла, что вот такое понадобится. Словом, после долгих слез и раздумий и решила я летом, когда буду далеко от супруга, учиться всему, чего мне не хватает. А кого просить? Вот к вам обращаюсь за милостью, уповая на ваш благородный характер и доброту вашу.