– Я слышал, что ваша моторка сегодня пойдет на станцию?
– Да, пойдет, – ответил Рябой, немного помедлив. – А что?
– Да я хотел служебные письма с вами переслать. Мне самому-то нельзя отлучаться. Возись теперь с этой кражей.
– А что ж! Можно, конечно, – с веселым облегчением поспешно подхватил Рябой. – Я сам поеду. Можешь не беспокоиться, доставлю.
– Ну и хорошо! Я ночью занесу вам письма.
Сережкин, не прощаясь, встал и пошел от костра. За своей спиной он услышал подавленный смешок Нюрки.
– Заткнись! – цыкнул на нее Рябой.
«Смейся! – думал ехидно Сережкин. – Опосля плакать будешь. Крендешин у вас, но тикеточка у меня».
В хомутной пахло дегтем, конским потом и плесенью. Фонарь «летучая мышь» скупо освещал дощатые стенки, завешанные сбруей, земляной пол и сидевшего в углу на охапке сена за починкой недоуздка Лубникова. Сережкин тщательно прикрыл за собой дверь и сказал, присаживаясь к Лубникову:
– Запомни хорошенько: в час ночи ты выведешь двух заседланных лошадей, одну для меня, другую для себя… Выведешь их, значит, на Красный бугор к развилке, и ни гугу об этом.
Лубников слушал, раскрыв рот от удивления. Напряжение, любопытство и страх, написанные на его лице, придавали ему вид заговорщика.
– Понял? – строго спросил его Сережкин.
– А как жеть! – весело воскликнул тот, сдвигая на затылок фуражку. Следует заметить, что фуражка эта была предметом особой гордости Лубникова. Настоящая фуражка, какую носят пограничники, но Лубников за пять лет так замызгал ее, что она из зеленой превратилась в грязно-серую. – Как не понять! Стало быть, мы с вами оперативную выполнять будем?
– Потише ори, оперативный! – строго одернул его Сережкин. – Смотри, не проспи!
– Ну, Василь Фокич! Да в таком деле лучше как на меня не на кого положиться во всей округе. Я уж буду точно… Ходики свои настрою.
– Лошадей возьми получше, скакать долго придется.
– Да я вам самого Рубанка заседлаю. Вот оно, значит, как! Пригодился еще Лубников на оперативные дела! А ты знаешь, как я в тысяча девятьсот сорок пятом году шпиона поймал? Так вот, иду я, значит, по тайге. А Играй, пес мой, жмется и жмется ко мне. Уши навострил, да так отрывисто, не голосом, а чревом брешет: «ав! ав!» А хвост промеж ног держит. Что такое, думаю? Не тигра ли?
– Будя врать-то, – перебил его Сережкин. – Слыхал я твою сказку не один раз. Смотри, не усни! – бросил, он на прощание.
– Ну что ты, право! Не первый раз на оперативной. Как-нибудь – люди привычные, – важно заверил Лубников Сережкина, провожая из конюшни.
Близилась полночь. Крупная белая луна пряталась в седловину черных сопок, и мрачные длинные тени все плотнее окутывали землю.