По возвращении из Нормандии, войдя в темную пустую квартиру, я не ощутил, что переменился, но счел, что перемениться мог бы мир. Я думал, что следовало бы открыть окна, что стены могли бы быть светлее, думал, что, наверное, не обязан хранить эту пропахшую прошлым мебель — не прекрасным прошлым, а прогорклым старьем, воняющим, как старая половая тряпка.
У меня закончились деньги. Я стал понемногу продавать книги букинистам с набережных Сены, которых мне показал мсье Ибрагим во время наших прогулок. Каждый раз, продавая книгу, я ощущал приток свободы.
Прошло уже три месяца с тех пор, как исчез мой отец. Я по-прежнему поддерживал свой обман, готовил на двоих, и, как ни странно, мсье Ибрагим задавал мне все меньше вопросов об отце. Мои отношения с Мириам шли ни шатко ни валко, но зато служили отличной темой для ночных разговоров с мсье Ибрагимом.
Иногда по вечерам на сердце бывало тяжело. Это потому что я думал о Пополе. Теперь, когда отца больше не было рядом, мне хотелось бы познакомиться с Пополем. Его бы я уж точно лучше выносил, поскольку теперь меня не тыкали бы носом, противопоставляя его моей собственной ничтожности. Засыпая, я нередко думал, что где-то на свете у меня есть брат, красивый и совершенный, пока еще мне незнакомый, с которым мне, быть может, однажды удастся встретиться.
Как-то утром в дверь постучали полицейские. Они кричали прямо как в фильмах:
— Откройте! Полиция!
Я подумал: ну вот, все кончено, я совсем заврался и теперь меня арестуют.
Я накинул халат и отворил все засовы. Вид у полицейских был куда менее устрашающий, чем я себе воображал, они даже вежливо попросили разрешения войти. К тому же мне хотелось одеться, перед тем как отправиться в тюрьму.
В гостиной инспектор взял меня за руку и ласково сказал:
— Мальчик, у нас плохая новость. Ваш отец умер. Не знаю, что именно в тот момент поразило меня
больше — смерть отца или то, что полицейский обратился ко мне на «вы». Во всяком случае, я рухнул в кресло.
— Он бросился под поезд неподалеку от Марселя. Это тоже было довольно странно: тащиться для этого в Марсель! Поездов ведь везде полно. В Париже их столько же, если не больше. Решительно, мне никогда не удастся понять отца.
— Все указывает на то, что ваш отец впал в отчаяние и решил покончить жизнь самоубийством.
Наличие отца-самоубийцы вряд ли могло принести мне облегчение. В конечном счете мне кажется, я предпочел бы отца, который покинул меня; по крайней мере я смог бы утешиться надеждой, что его мучают угрызения совести.
Полицейские, казалось, понимали мое молчание. Они смотрели на опустошенный книжный шкаф, оглядывали мрачную квартиру, явно испытывая облегчение при мысли, что через несколько минут ее покинут.