«Уйдет! Уйдет и не вернется!» – от этой догадки ей стало так страшно, что она тут же побежала к дверям.
Костик стоял в проеме, у ног его терлась тощая рыжая кошка с драным ухом.
– Это еще что такое? – удивилась Натуся.
– Ваше желание, – развел руками Костик. – Вы же сами сказали что устали и что вам одиноко. Дома чисто, и теперь вы можете отдохнуть.
– А это? – Натуся ткнула пальцем вниз.
– А это Лизавета. Ее соседи ваши выгнали. Она тоже по-своему несчастна.
– Идиот!
Всю ночь Натуся ворочалась на подушках. Да еще и проклятущая кошка норовила залезть к ней в постель.
– Надо же что придумал! Посуду вымыл, эту блохастую приволок, и на тебе пожалуйста – желание. Все привыкли филонить… филонить… ффф.
Она заснула только под утро, рассерженная и перевозбужденная, и во сне видела свою покойную маму, которая советовала ей немедленно выйти замуж и купить азалию. Когда прозвенел будильник, Натуся все еще ругалась с мамой из-за цветов, но, к глубочайшему своему удивлению, ей удалось встать бодрой и полной сил. Лизавета сидела рядом, на прикроватном коврике, и пела главную кошачью песню – обо всем и ни о чем, Костик сопел на кухонном уголке, положив голову на стол.
«Ладно уж, – подумала Натуся. – Пусть живут, раз так».
И они зажили. Желания по-прежнему исполнялись, не так, как бы того хотелось Натусе, но исполнялись, и если уж совсем начистоту – ей не в чем было упрекнуть Костика. Когда ей становилось грустно – он рассказывал смешные истории и так умилительно корчил рожи, что она только покатывалась со смеху. Когда у нее схватывало живот, он тут же заваривал чай с ромашкой. А если случалось так, что у Натуси болела душа и по рубину катились каменные слезы – тут же прибегала Лизавета и запевала свою вечную песнь. Через какое-то время Натусе начало казаться, что она счастлива. Не тем большим счастьем, которое испытывают герои любовных романов, а маленьким и скромным, пожалуй, даже старушачьим счастьишком, когда все ровно, спокойно и разложено по полочкам и от самой этой ровности уже хорошо. Так продолжалось до последней недели декабря.
А в последнюю неделю декабря появилась Любка. Большая и растрепанная вбежала она к Натусе, протянула коробку с пирожными и тут же бросилась на кухню.
– А это у тебя кто? – услышала Натуся, к тому времени пихавшая высокие Любкины сапоги в шкаф, подальше от когтистой Лизаветы. Сапоги были красивые до нескромного и правильные – по сезону: внутри не мех и не кожа голая, а шерстяная подкладка – как раз то, что нужно для бесснежного декабря.
– Да так… Костик… на улице нашла, – проворчала Натуся. Таких замечательных сапог у нее не было и не предвиделось: премию не дали, а зарплата была потрачена еще неделю назад.