Когда Рахель стала всматриваться в Спектакль, ища Эсту, она увидела, что его нет.
А там, в Спектакле, появилась Кочу Мария – низенькая позади высокого торта.
– Вот он торт, – сказала она Маммачи чуть громковато.
Кочу Мария всегда обращалась к Маммачи чуть громковато, потому что, по ее мнению, кто плохо видит, у того и с другими органами чувств не все ладно.
– Кандо, Кочу Мария? – спросила Маммачи. – Видишь ты нашу Софи-моль?
– Канду, кочамма, – сказала Кочу Мария громко-громко. – Вижу.
Она улыбнулась Софи широко-широко. Она была одного с ней роста. Ниже, чем должна быть сирийская христианка, несмотря на все усилия.
– Личико беленькое, в маму, – сказала Кочу Мария.
– У нее нос Паппачи, – настаивала Маммачи.
– Насчет этого не скажу, но красотулечка она хоть куда, – прокричала Кочу Мария. – Сундарикутти. Ангелочек.
У ангелочков беленькие личики цвета пляжного песка, и одеваются они в брючки клеш.
У чертенят коричневые рожицы грязного цвета, одеваются они Феями Аэропорта, а на лбу у них видны выпуклости, которые могут превратиться в рога. На макушке фонтанчики, стянутые «токийской любовью». Они имеют скверную привычку читать задом наперед.
А в глазах у них, если вглядеться, можно увидеть лик сатаны.
Кочу Мария взяла обе руки Софи в свои кверху ладонями, поднесла их к лицу и сделала глубокий вдох.
– Что это она? – спросила Софи, чьи нежные лондонские ладошки утонули в мозолистых айеменемских лапах. – Кто она такая и зачем она нюхает мои руки?
– Она кухарка, – объяснил Чакко. – Это она так тебя целует.
– Целует? – переспросила Софи недоверчиво, но с интересом.
– Изумительно! – сказала Маргарет-кочамма. – Она принюхивается к тебе. А между мужчинами и женщинами такое тоже бывает?
Она покраснела, потому что вовсе не хотела произнести двусмысленность. Смущенная дыра в мироздании, имеющая форму учительницы.
– Сплошь и рядом! – сказала Амму, и прозвучало это не иронической ремаркой вполголоса, как она хотела, а несколько громче. – Как, по-вашему, мы делаем детей?
Чакко не стал давать ей шлепка.
И она ему поэтому тоже.
Но Ожидающий Воздух сделался Злым.
– Тебе следует извиниться перед моей женой, Амму, – сказал Чакко с покровительственным, собственническим видом (рассчитывая, что Маргарет-кочамма не возразит: «Бывшей женой, Чакко!» – и не станет махать на него розой).
– Нет-нет-нет! – сказала Маргарет-кочамма. – Это я виновата! Я не хотела, чтобы так прозвучало… я просто хотела сказать… что нам немножко в диковинку…
– Это был совершенно законный вопрос, – сказал Чакко. – И я считаю, что Амму должна попросить прощения.