А на этих боковых, сияющих молочным цветом стенках был целый мир, прекрасный, исчезнувший, полузабытый. Сплетающиеся выпуклыми извивами невиданные звери с изогнутыми шеями, замершие вдогон им в полете стрелы, буквы в виде человеческих фигур – а выше всего хосров, царь царей, с нацеленным вниз копьем.
Серебряные стремена принца поверженного Ирана.
Они побывали в битве при Кадисии, говорила Заргису. Сто тринадцать лет назад, когда несущиеся среди черной пыли над проклятым полем темнолицые завоеватели прорвали строй тяжелой конницы – воинов в броне до самых глаз, потом врезались в строй боевых слонов – прорвали и этот непобедимый строй. И пали принцы в неуязвимой броне, бессильно выскользнули их железные ноги из серебряных стремян. И пал генерал Рустам, оставив только стих:
О, Иран! Куда ушли все цари, что украшали тебя?…
Ничего не осталось от величайшей из империй. Только худенькая девочка с пятнистым от веснушек лицом и глазами цвета темного меда, сидевшая перед нами на ковре строгим столбиком.
– А вот теперь ты не врешь, красивый мальчик, – тихо сказала толстуха. – Не знаю, как все остальное, – а это правда. Ты действительно ее любишь.
«Любишь? – хотел было возразить я. – Какая же это любовь? Ведь я никогда – после того, как перестал быть мальчишкой, – не касался ее тела даже пальцем. Просто мы выросли вместе, дочь беглянки из погибшей империи и сыновья старинного самаркандского рода. Вот и все».
Но я молчал, глядя в мечтательные глаза женщины, сиявшие в свете костра.
И тут из темноты раздался резкий и быстрый оклик. Да я и сам уже краем сознания слышал в молчании ночи отдаленный – и явно замедляющийся – стук копыт с дороги. Две лошади.
С неожиданной силой тетка толкнула меня из призрачно колыхавшегося круга света во тьму.
– К верблюдам, – быстро сказала она. – У меня шестеро охраны, с толстенными палками. Во вьюк. И сиди там. Сбоку вьюка найдешь прорезь, если надо чего сделать.
Сквозь шерсть мешка, пахнущего пылью и изюмом, я слышал голоса. Долгие, настойчивые разговоры – и вот они стихли.
– Плохо дело, – раздался, наконец, женский шепот сквозь слой шерсти. – Просились. Очень настойчиво. В караван я их, конечно, не взяла. Охрану мою, с ее палками, они рассмотрели. Запалили костерок на соседнем холме. И видят нас очень хорошо. Так что сиди там и спи, дапирпат.
На мою голову сквозь верхнюю прорезь мешка упали, одна за другой, три подушки.
Проснулся я от того, что мешок, и меня вместе с ним, с руганью поднимали на бок злобно хрипящего бактрийца. Потом мешок качнуло – и качания уже не прекращались.