– Да! – впервые с гордостью ответил тот.
– Надо же! – Джобс был поражен. – Я тут пью с коммунистом, оказывается!
– Не увиливайте, Билл! Вам нравится то, что ваши солдаты убивают мирных жителей во Вьетнаме?
– Каких, к черту, мирных жителей? Вы там были?! – вдруг завопил Джобс. – Вы там были?! Эти проклятые коммунисты в любой момент готовы метнуть вам гранату в машину! Они же не умеют воевать! Не умеют! Чертовы узкоглазые подонки! Прячутся в своих долбаных… Вас там не было, Тамански! А я был!
Костя отмахнулся.
– Так вам нравится это или нет?
– Нет! Вашу мать! Нет, мне это не нравится!
– Но ведь это же предательство по отношению к интересам вашей страны, Билл. Настоящее предательство! Вы, поди, и в демонстрациях участвовали?
– Ну… – Джобс скорчил грустную физиономию. – Участвовал… А вас там не было!
– Хорошо, хорошо, не было. Но вы же понимаете, Билл, Америке нужен Вьетнам! Вы там раскидаете свои ракеты… Для вас нет ничего святого, Джобс. Вы не любите родину!
– Долбаный коммунист, – резюмировал Джобс и рыгнул. – Я пойду узнаю, есть ли у них комнаты.
Американец поднялся и, заметно качаясь, направился к стойке.
«Чего это меня понесло про капитализм-то? – удивился сам себе Таманский. – Вроде и выпили не так много. А какая-то кухоньщина полезла. Нехорошо как-то, еще обидится…»
Когда Джобс вернулся, Костя сам налил ему остатки сивушного пойла.
– В общем, вы, Билл, не берите близко к сердцу. Мне, в общем-то, Америка даже нравится.
– Что там может нравиться? Дерьмо, а не страна! – грохнул Джобс кулаком по столу. – Вас там не было! А я был. Дерьмо и кровь, вот что я там видел. А интересов своей страны я там не нашел! – Он вздохнул. – Пойдемте спать, Тамански. Вы мне нравитесь… Вы романтик. Че Гевара. Все эти истории про то, как можно свалить капитал. Вы романтик, Тамански. Это хорошо.
Ночью ему снился странный сон.
Таманскому казалось, что у него болит нога. Так болит, что ступать на нее почти невозможно. От этого он сильно хромает и большую часть времени просто лежит на составленных вместе скамьях. Лежать жестко, но уже все равно. Болит, ноет каждая жилка. От перенесенного напряжения он несколько ночей не спал, голова кружится, но не заснуть.
«Еще успею, – думает Таманский и тут же спохватывается: – Успею ли? Утром… Утром все кончится».
От немытого тела пахнет потом и порохом. В груди сипит. Астма.
«То-то будет забавно подохнуть, пока они меня сторожат… Обмануть всех. Обмануть…»
Таманский повернулся на бок. Закрыл глаза. Именно так лежал Моралес, словно заснул. Только рубашка на груди пропиталась красным.