До войны нашим соседом по квартире был Семён Исаакович Гауфман, пожилой ветеринар. Человек одинокий и очень любивший животных. Так вот, он рассказывал, что если укусила собака, пусть и домашняя, первейшее дело – у врача обследоваться. «Ибо бешенство болезнь страшная, не приведи господи заболеть такой!» – так учил меня дядя Сёма. А уж пены у немецких овчарок на губах хватало, когда они меня грызли. Хотя…
Какая уж теперь-то разница?! Всё равно не сегодня – завтра в расход пустят… Так что особо переживать нечего. До бешенства и гангрены точно не доживу! Зато, может, хоть успею покусать того барона. Кормить меня никто и не собирался. Толку-то? К чему смертника кормить?!
Весь день, пока оконце под потолком давало скудный свет, я, переползая по полу, разбирал надписи на стенах. Сделанные кровью или выцарапанные в штукатурке, на разных языках. Были и на русском.
«Силивестров Иван», «Товарищи, отомстите за меня!», «Смерть фашистским оккупантам!» И далее в том же духе. Особым разнообразием, короче, надписи не блистали. Не знаю уж о тех, что на незнакомых языках. В языках-то я не силён.
Перечитав всё, написанное по-русски, я ещё немного полежал, потом меня сморил сон. И снилась мне Машенька Овечкина, собирающая лютики в берёзовой роще за полевым аэродромом. Замечательный сон был, будто и нету войны никакой на свете. Будто всё хорошо. Машенька в венке из ромашек, цветы срывает, улыбается мне ласково и так нежно…
Сон, до невозможности чудесный, был прерван заливистым скрипом дверных петель. Яркий свет электрических ламп из коридора ударил в глаза. В камере снова было темно, наверное, наступила ночь. А на пороге стояли двое. Два чёрных силуэта.
Один из них включил электрический фонарик, посветил мне в лицо.
– Эй, парень! Это ты, что ли, лётчик?..
– Ничего я вам не скажу, гады фашистские! – Я попытался прикрыть глаза рукой. – Можете пытать меня…
Но ответом мне был искренний заливистый смех пришельцев.
– Ну, ты, парень, даёшь! Ну, насмешил! – Тот, что стоял слева, поднёс руку к лицу, как будто вытирал слёзы.
– Мы, конечно, может быть, и гады, – отозвался его напарник с фонариком. – Где-то даже и сволочи, но уж определённо не фашистские, а самые что ни на есть свои, советские!
– Советские? – не поверил я. – Скажите этой своей крысе Рильке, что на такую простую уловку он меня не купит!
Но гордое это моё заявление, вопреки ожиданиям, вызвало у ночных гостей новый взрыв веселья.
– Да он шутник! – сказал тот, что был без фонарика. – Ладно, Лёха, давай, бери этого юмориста под мышки и вынесем его в коридор.