Это он верно заметил: динамик мой – ни к черту. Вот и все. Потому и запомнил. А так бы – нет. Много же людей – и молодых, и длинных, а про пальто черное и говорить не стану. Вообще-то, парень вроде приличный…
Рассудительный дядя, молодец. Тихонов спросил:
– А где сошел этот парень?
– Ну-у, этого я, конечно, не заметил. Народу на следующей остановке много село, да и ни к чему мне смотреть за ним. А вообще-то, ежели не секрет, на кой он ляд сдался?
– Дело в том, что, по всей видимости, этот «приличный» парень, перед тем как сел в ваш автобус, убил человека…
– Ну-у! Этот парень?! Да-а-ют бандюги… И ограбил?
– Не думаю. Скажите, Иван Михалыч, узнали бы вы этого парня?
– А то как же! Я же с ним разговаривал…
– Ладно. Если вспомните еще что-нибудь или новости какие появятся – позвоните мне по телефону девяносто девять – восемьдесят четыре. Фамилию свою я вам уже сказал – Тихонов. Всего хорошего.
– Всего. Если будет чего, уж конечно позвоню…
Зимний день догорел, стало совсем темно. Вспыхнула зеленая световая вывеска на крыше гостиницы, зажглись фонари на Сусоколовском шоссе, небо расчистилось немного, и в рваных прорехах сизых облаков стало видно беспокойное мерцание скупых маленьких звезд. Сильно похолодало. Тихонов ежился на пронизывающем ветру, тер руками покрасневшие уши. Долго стоял на остановке, пропуская гудящие, наполовину пустые автобусы. О чем-то думал. Потом махнул рукой и сел в очередную машину. В тепле его разморило, и снова захотелось спать. Он приехал на Петровку, поднялся к себе. От смены холода-тепла его била мелкая противная дрожь. Стас снял телефонную трубку:
– Тихонов у аппарата. Дайте, пожалуйста, запрос на Ставицкого Константина Михайловича. Постарайтесь подготовить к завтрашнему утру.