– Теоретически – врач, – усмехнулся Лебединский.
– А вот посмотри, Тибальд уже минуты две, как пырнул Меркуцио, а тот все еще красиво умирает. Ты мне скажи, в жизни так может быть: в сердце воткнули и выдернули шпагу – может человек еще ходить после этого?
– Ты, Стас, вульгарный материалист. Это же искусство! А в жизни – вряд ли.
– А точнее?
– Ну, шаг, другой, третий может сделать – и все,
– Но ведь Аксенова сделала после такого ранения не менее двадцати шагов – это же факт!
– Нет ничего относительнее абсолютных фактов. Помнишь, как мы с тобой лет пятнадцать назад поймали ворону и окольцевали ее табличкой с надписью: «1472 год». Если ее потом поймал какой-нибудь орнитолог, он наверняка защитил на ней диссертацию. А пока тебе гардэ!
Зазвонил телефон. Стас, не вставая с кресла, протянул руку и взял трубку.
– Добрый вечер, Станислав Павлович. Это Трифонова говорит.
– Да, да, Анна Сергеевна, слушаю.
– Простите за поздний звонок. Но я решила не откладывать. Профессор Левин утверждает, что края отверстия в кофте оплавлены…
Электрические шорохи скреблись в телефонных проводах, по которым бежали крошечные молнии человеческих слов, суматошно заметались в трубке гудки отбоя, и вдруг все перестало плыть перед глазами, снова стало четким, как будто кто-то повернул в голове ручку фокусировки. Стас бережно положил трубку на рычаг, механически снял конем короля. Лебединский заорал дурным голосом:
– Что ты делаешь, жулик!
– Стой, – тихо сказал Стас. – Я все понял…
Гладкая дырка в кофте, двадцать шагов мертвой Тани Аксеновой, идущий впереди по тропинке Казанцев, черные окна гостиницы – все закрутилось снова сумасшедшей каруселью.
– Пуля! – крикнул Стас. – Это была пуля!