Настя вопросительно посмотрела на Маргариту: не свихнулся ли Демид от нервного потрясения?
Ивка и Арунас моргали с откровенным непониманием. Николка с чмоканьем обсасывал бублик. («Это не только бублик, но еще и атолл на какой-то планете, покрытой океаном», – подумал я). А сеньор Алессандро покивал и заметил, что Демид при желании мог бы стать мировым светилом в области философии. Но лучше бы «светило» подумало, где взять деньги на ремонт.
– И о новой пьесе пора думать, – сказала Маргарита.
Демид сделал горькое и отрешенное лицо: что, мол, возьмешь с этих людей, неспособных к серьезным рассуждениям. И затем посмотрел на меня: как бы с просьбой о понимании. И я опустил глаза – будто кивнул…
Когда мы уходили, я отозвал Демида в сторону и рассказал о своих сомнениях. О точках добра на плоскости, которая рассекает сумрачные пространства Озма. А с кем еще я мог поговорить про такое? Демид слушал серьезно. И серьезность была настоящая, со спокойным таким разумением. Потом он сказал:
– Мысли у тебя интересные. Мой друг Федя любил говорить про такое… Но почему ты думаешь, что все точки добра лежат на одной плоскости? Может быть иначе. Они на разных уровнях, но соединяются особыми линиями – связями понимания и доброго взаимодействия… И, может быть, эта конструкция создает жесткий каркас.
–Зачем?
– Он как бы распирает пространство мрака, борется с Озмом. Не дает ему сплющить, раздавить нас всех… Непонятно, да?
Если бы кто послушал со стороны, решил бы, наверно, что рассуждают два сумасшедших. Но мне было понятно. Я прикрыл глаза и увидел желтые шарики-огоньки, соединенные будто бы стеклянными спицами. Похоже на модель кристалла. И на эту хрупкую конструкцию со всех сторон давила липкая и густая, как гудрон, тьма. Прозрачные спицы дрожали и еле слышно звенели. Выдержат?
Господи, выдержат?!
– Может быть, я рассуждаю примитивно, – сказал Демид, – но мне кажется так: чем больше добрых дел, тем прочнее этот каркас. Тем больше надежды…
– Но я-то при чем? – тихо спросил я. – Как я там оказался? Там… в этом каркасе… должны быть только хорошие люди. Крепкие…
– А ты чем плох?
«А я трус. И вообще… столько всего на душе. Все вспомнишь, так не отмоешься. Столько пакостных мыслей, что никому не расскажешь. И сны всякие дурацкие… И шкурник я: о себе в тысячу раз волнуюсь больше, чем о других. Отца с матерью не пошел даже на вокзал провожать, когда уезжали в Подмосковье: помахал из окошка и помчался к Стебельковым».
Я не стал, конечно, каяться перед Демидом, только пожал плечами. И он опять все понял.