— Собака будет рада, — сказал я.
— Собака? — сказал Сарторис.
— Помойка там будет лучше, — сказал я.
— А-а, вон вы о чем, — сказал Сарторис. Его разжаловали в младшие лейтенанты — за проникновение в запретную зону на государственной машине и оставление ее без охраны — и перевели в другую эскадрилью.
Мы разговаривали накануне его отъезда. У него были выбиты все передние зубы, так что он почти не мог говорить и извинился за это; он, впрочем, и раньше, и с передними зубами, почти не умел говорить.
— Они перевели меня в другую эскадрилью, — сказал он, — а машины-то там те же, «кэмелы». Смех, да и только.
— Смех? — сказал я.
— Лететь по прямой я на нем, конечно, могу, — сказал он. — Даешь полный газ, ну, иногда выравниваешь, — это я могу. А вот управлять «кэмелом» — это я не умею. Возьмем, к примеру, посадку. Ты открываешь воздушную заслонку и идешь вниз. Потом считаешь до десяти и, если не гробанулся, выравниваешься. И если после посадки ты вылезаешь из кабины сам и тебя держат ноги — значит, ты сел хорошо. Ну, а если это корыто может еще раз взлететь, ты просто ас. Но смех-то не в этом.
— Не в чем?
— Да не в том, что они летают на «кэмелах». А в том, что они летают ночью. Это ночная эскадрилья. Они небось все до единого сейчас в городе и вернутся только вечером, к началу полетов. Меня перевели в ночную эскадрилью. Вот в чем смех-то.
— Смех-то, оно конечно, смех, — сказал я. — Но разве нельзя ничего сделать?
— Как это нельзя? Знай себе следи за воздушной заслонкой и старайся не гробануться. Держись за воздух и не садись, пока не расстреляешь осветительные ракеты. Я все обмозговал. Я буду болтаться в воздухе, пока не выпущу все ракеты и пока солнце не взойдет. Я и днем-то не умею управляться с «кэмелом». А они ничего не знают.
— И все-таки, — сказал я, — вы сделали больше, чем обещали. Вы прогнали его с европейской земли.
— Во-во, — сказал он. — Тоже ведь смехота. Он поедет в Англию, а там мужчин и вовсе не осталось. Столько баб и ни одного мужчины старше четырнадцати или моложе восьмидесяти, так что ему никто не поможет. Смехота, да и только.
В июле я все еще служил при штабе и учился ходить на протезе, сидя за столом, на котором стояла бутылка с клеем да еще одна — с красными чернилами и лежал нож для бумаги да груда конвертов — то чистых, то засаленных, но всегда тощих, почти пустых, — с адресами городов, деревень и деревушек в Англии; и вдруг однажды я наткнулся на американский адрес: он стоял на обычном конверте, с письмом, и на маленьком пакете. В письме не было ни даты, ни обратного адреса.