Из травы под саженцами поднялись ребята. Семеро. Коля Харитонов остался лежать, над телом его уже хозяйственно вились толстые темные мухи. Нет больше земляка. Скрючившись, стонал Серега Белов, над ним хлопотал Гернович.
Борисов подошел к фургону, открыл дверь. Густо пахнуло тухлятиной. По полу растекалась липкая черная лужа. Четверо раненых лежали на своих койках. Головы их отделяли от тел темно-бордовые раны. Саша резко, с хрустом позвонков, отвернул лицо. В душе билась бешеная ярость. Как же так? Раненых?
– Лейтенант… – позвал Лебедев из сада. Саша побежал следом за офицером.
– Срочной службы… – мрачно заметил Лебедев. Обнаженное тело лежало на компостной куче. Гениталии были отрезаны и засунуты в рот. – Где-то еще врач должен быть.
Врач нашелся в том же усыпанном персиками саду. Он был привязан к столбу посреди кострища, ноги обуглены, тело закоптилась…
– Подонки… Какие же сволочи, – бешенство жгло Сашу кипятком, он готов был кидаться с голыми руками на танки и рвать их на части, уничтожать, стирать с лица земли… От дома донеслись крики, и они побежали туда.
Шорох.
Борисов остановился. Вскинул автомат. Холодная ярость заплясала в груди. Сейчас они получат… Борисов рванул дверь сарая, метнулся внутрь. За мешками у стены мелькнула тень. Он шагнул туда и выволок за волосы из сарая чернявую девчонку. Рывком поставил на ноги.
– Что прячешься, с-сука? Паленым запахло?
Девушка испуганно закрывалась руками. «Тамара!» – ахнуло где-то в глубинах сознания, но сильные руки сорвали с нее легкое летнее платье, трусы.
– Нравится? А ребятам нашим как было? – и мощный удар кулака отбросил легкое тело к стене сарая. «Нет! Не трогай!» – рвалось изнутри, но невыносимое бешенство захлестнуло малейшие огоньки сознания, – Кто это сделал? Кто?
– Я только приехала… – пролепетали разбитые губы, но очередной удар заглушил шепот.
– Где эти ублюдки?! Говори!
«Нет! Не трогай! Не надо! Это же она!..» – но руки наносили и наносили удары: за зарезанных раненых, за сожженного доктора, за убитого Колю Харитонова, за Серегу Белова, за бабулек на коленях, за слезы матерей, за огонь из крупнокалиберного пулемета, за вечный страх смерти, за вечный недосып, усталость, боль. Он выплескивал на это обнаженное тело всю ярость, скопившуюся в душе, он стремился не обезвредить, а заставить страдать, он бил ее в грудь, в живот, в лицо, вопя от злости, и далекое воспоминание из будущего было бессильно хоть что-то изменить.
– Борисов, прекратить! – бежал от дома лейтенант. – Идиот! Смирно! Прекратить!