– Правильно, скажи им, – подал голос Таран.
– И скажу. Получается так: гражданин Подкладюк обманным путем завладел имуществом, принадлежащим гражданину Мошонкину, и продал его.
Когда Мошонкин потребовал рассчитаться с ним по чести, Подкладюк заявил, что не желает ничего слышать. Как это называется на языке Закона, граждане урки?
Ответом был дружный хор:
– Мошенничество.
– Совершенно верно, мошенничество, – подтвердил я, – за это и осудить могут. Но Подкладюк наверняка даст взятку судье, а в тюремной администрации ему состряпают характеристику, из которой будет следовать, что он чист яко белый голубь, и Подкладюк выйдет сухим из воды. И спокойно вернется к своим недостойным и грязным занятиям. Что скажете, господа присяжные?
В камере раздались возгласы:
– И к бабке не ходи! Точняк! Так оно и будет! На кол его!
– Вот видите, – обратился я к Подкладюку, – вы хотели разбирательства – вы его получили. А теперь – приговор.
Настала тишина.
– Значит так. Четыреста двадцать, говорите? Хорошо. Подкладюк, крыса тюремная, завтра, подчеркиваю – завтра приносит Мошонкину восемьсот сорок. Не принесет – пусть пеняет на себя. Знахарь так просто языком не болтает. А насчет разбирательства, то у нас теперь все поставлено на коммерческую основу, так что за мои юридические услуги завтра же сюда, в эту камеру, – штукаря. Тысячу долларов. И не пытайтесь прибедняться. Жопу разорву. Все свободны.
Вертухаи, поверженные моей строгостью и наглостью, послушно встали и повернулись к двери, которую расторопно отпер перед ними мой давешний прапор.
– А вы, Штирлиц, останьтесь, – сказал я ему, и прапор замер в трудной позе.
Когда дверь за выскочившими в коридор подсудимыми закрылась, я сказал ему:
– Из этой тысячи триста – твои. Понял?
– Понял.
– Хорошо. Если кто-то еще хочет суда быстрого и справедливого – добро пожаловать. Понял?
– Понял.
– Кстати, как твоя фамилия?
– Нежуйхлеба.
Все, находившиеся в камере, не исключая меня, истерически заржали, а прапорщик Нежуйхлеба быстренько вышел в коридор и запер за собой дверь.
Глава 4
От Бутырки до Мальорки
Мне не пришлось долго ждать следующего визита Маргариты.
На следующее после суда над вертухаями утро дверь камеры отворилась, и я увидел родное и доброе лицо прапорщика Нежуйхлеба.
– Разин, на выход.
– Те же? – по-свойски спросил я, поднимаясь с койки, на которой вкушал отдых после скромного, но разнообразного завтрака.
– Ага, – ответил Нежуйхлеба, – те же самые.
– Ладно, – кивнул я, – пошли.
Мы вышли в коридор, Нежуйхлеба запер камеру и, не успели мы отойти на несколько шагов, просипел: