— Мои тоже. Будешь? — Лишь после некоторого раздумья Зинка предложила другую конфету Тамаре.
— Спасибо.
Отказаться было невежливо. И неразумно. Откажешься — тут же завистливая стерва Цизевич все истолкует по-своему. Шу-шу-шу с девками: «Ах, эта Астафьева… кооператорша… задавака… ах, эта зажравшаяся буржуйка побрезговала. А как же, конечно. Дома, наверное, такое! У папаши-то, говорят, „мерседес“, каких в Ленинграде раз-два и обчелся».
Тамара медленно перешла на другую сторону улицы и, не оборачиваясь, принялась перешнуровывать ослепительно белые новенькие кроссовки.
«Наплюй!» — сказал папа. Он прав.
Зинка с Кариной гуляют в одном дворе и знают друг друга еще с дошкольного возраста. Они — что-то вроде подруг, если можно назвать их отношения дружбой. А Тамара чужачка. Кооператорша… задавака… выскочка…
Она чувствовала себя как последняя идиотка, но уйти по-английски, не попрощавшись не решилась. Зачем обострять и без того совершенно невразумительные отношения с одноклассницами, зачем самой подставляться под клеймо «Задавака», когда на самом деле ты совсем не такая — вовсе и не зажравшаяся буржуйка, готовая на всех и вся взирать свысока. Просто повезло с родителями несколько больше, чем остальным. Просто учеба почему-то дается шутя — при всем желании не удалось бы не быть самой успевающей ученицей в классе.
А зависть — едкая штука!
Тамара услышала, как Цизевич на другой стороне узкой улочки громко хихикнула (или хрюкнула?) и, не выдержав, все-таки обернулась.
Карина и Зинка, абсолютно забыв о существовании Тамары, спокойненько удалялись вдоль улицы по направлению к продуктовому магазину.
Не попрощавшись. В отличие от Тамары они могли позволить себе подобное хамство. И лишний раз продемонстрировать новенькой, что она для них пустое место. Изгой. И ничего ей не светит.
«Надо поговорить с отцом, чтобы на будущий год меня перевели в другую школу».
Она выплюнула недожеванную ириску и пошагала к автобусной остановке. Довольно высокая с блестящими черными волосами, ниспадающими на плечи, прямым, чуть вздернутым носиком и темно-карими, обрамленными длинными густыми ресницами глазами. Мальчишки считали ее красивой.
— Страшно подумать, царица Тамара, о том, что нас с мамой ждет через несколько лет, когда ты чуть-чуть подрастешь, — однажды, смеясь, заметил отец.
— Ты напоминаешь мне жену фараона Эхнатона Нефертити, вернее, ее изображение на древнеегипетских барельефах, — недавно заметила мать. — Хочешь взглянуть? — кивнула она на полку, заставленную художественными альбомами.
— Нет, — гордо вздернула носик Тамара. Она не желала напоминать Нефертити, стремилась всегда быть самой собой. Никому не подражала, ни под кого не подстраивалась. Может, поэтому и не сложились отношения в школе?