Первая любовь слепа и глупа, как новорожденный звереныш.
В день начала занятий, позавтракав, Келена выбралась на балкон. Минут десять сидела на перилах, глядя в небо. Солнце раскрашивало облака в телесно-розовый колер. Внизу шуршали колеса тележки зеленщика, звучал дробный топот детских ног. Тщедушный песик облаивал галок, с опаской косясь на гарпию: а вдруг вступится?
– Мася! – рявкнул на углу брюхан-лавочник, открывая заведение. – Мася, душа моя, чтоб ты сдохла! Где мой безмен?
Мася отозвалась, и лавочник еще долго пыхтел, переваривая вежливость супруги и почесывая то место, куда он, по мнению Маси, вчера с пьяных глаз засунул безмен.
Время она рассчитала точно. Где расположен Универмаг, выяснила заранее; аудиторию для нее узнал Кристиан. Парнишка рад был оказать гарпии любую услугу. Прикажи Келена обокрасть сокровищницу Гранд-Люпена, Кристиан не колебался бы ни минуты. Залез бы, и в лапах охраны молчал, и под пыткой ни словом не выдал бы истинную вдохновительницу. А номер аудитории разузнать – это, знаете ли, тьфу, плюнуть и растереть.
– Там окно раскрыто, – сказал он, потупясь. Взгляд будто силой тянуло к вожделенному декольте. – На пятом этаже, в главном корпусе. С утра жарко, закрывать не станут. Тебе… вам… ну, это – если с крыльями, то лестница ни к чему. Я так думаю.
– Верно думаешь, – кивнула гарпия. – Молодец.
И парнишка удрал, счастливый.
Келена уже собиралась взлететь, когда ее окликнули. Под балконом торчал конопатый птенчик в форме стражника. Мундир и прочую одежонку рачительный каптенармус выдал птенчику «на вырост». Все висело мешком и топорщилось. С тупой гвизармой в руке, конопатый был похож на слугу великана-людоеда, который несет хозяину столовый нож и опасается, что угодит прямиком в тарелку.
– Здрасте…
– Доброе утро, – гарпия хлопнула крыльями, намекая, что спешит.
– Я – Тибор. Тибор Дуда. Вы что, не помните?
– Помню.
Он мялся, краснел и мучительно пытался ввести разговор в привычную колею. Птенчик не умел разговаривать, если ему отвечали кратко, с отменным равнодушием.
– Я в карауле стоял. А вы пришли… прилетели, значит. Мы еще пошлину… и диплом…
– Помню. Что дальше?
– Я извиниться… увидел вас, и думаю: дай-ка извинюсь…
– За что?
– За пошлину… за диплом… Ну, за все. Вы, небось, обиделись…
– Я? Нет.
– Полно брехать-то… Ой, простите! Это вы из любезности. Всякий бы зло затаил. Посейчас бы помнил…
– Я помню. Зла не держу. У вас все?
Он задрал голову, уставился на гарпию – и вдруг понял так остро, словно понимание ему вонзили ножом под лопатку: она действительно не держит зла. На него,Тибора Дуду; на старшего караула. Помнит – да, но не испытывает по отношению к ним никаких чувств. Безразличие, полное и абсолютное, как вода, смыкающаяся над утопленником.