, но никто не спустился с небес, чтобы помочь своим сынам.. Видать, наши боги стары и не могут устоять перед новыми, как мне ни больно это говорить. Однако и ты, княже, должен дать свое крепкое слово, что мы, как в старину, сможем ходить с нашим Пекко
[93] по полям во время сева, что ты не будешь травить собаками наших тоорумеесов
[94], будто они дикие звери, что ты не тронешь священные места, где мы приносим жертвы Калевиноэгу
[95].
– Клянусь, – негромко произнес Константин.
– И еще одно. Одни боги не должны мешать другим богам, вот почему нам хотелось бы услышать от тебя обещание не ставить свои святилища на заповедных местах, где живут наши духи.
– И в этом клянусь, – подтвердил Константин.
В остальных вопросах особых проблем тоже не возникло, так что бумаги вскоре были составлены и еще раз зачитаны вслух. Вместо подписи каждый из старейшин должен был приложить к ней свой палец.
Первым к столу, где незаменимый Пимен уже держал наготове тряпицу, обильно смоченную чернилами, подошел кунигас семигаллов Вестгард. Гордый старейшина скептически посмотрел на тряпочку, услужливо протянутую ему монахом, насмешливо хмыкнул и отрицательно покачал головой:
– Сегодня мы себя и весь народ свой тебе передаем, княже. Для такого случая не чернила надобны.
Никто не успел даже опомниться, как он выхватил из-за пояса старый кремневый нож и с маху полоснул себя по подушечке большого пальца.
Глядя на обильно выступившую кровь, он удовлетворенно заметил:
– Вот теперь дело. Отныне и навеки, до тех пор, пока ты будешь верен своему слову, наша кровь принадлежит тебе, князь Константин Володимерович. Бери и владей.
И Вестгард с маху придавил окровавленный палец к желтоватому листу пергамента, оставляя на нем четкий кровавый отпечаток капиллярных линий, посреди которых высветился легкий шрамик, похожий на латинскую букву «V».
«Хорошее предзнаменование, если вспомнить что с нее слово „победа" начинается», – подумал Константин.
Почин был сделан, и каждый следующий из старейшин без колебаний располосовывал свой палец, украшая договорную грамоту нерушимыми печатями.
– Бери и владей, – повторяли они сурово.
Когда от стола отошел последний участник посольства, бледный Пимен облегченно вздохнул, протянул князю тряпицу, затем, спохватившись, заменил ее на гусиное перо.
Константин задумчиво повертел его в руках и вернул обратно монаху.
– И впрямь такой договор негоже чем-то иным подписывать, – громко заметил он и повернулся к стоящему поодаль Вестгарду.
Глаза старейшины семигаллов одобрительно блеснули, и он тут же вложил нож в руку князя.