Они и здесь, в этой халупе, сторожились – и свет особо не палили, и выходили только по нужде. Единственный, кто ушел почти сразу и появился лишь поздним вечером, был Тимофей Малой. Купец пришел с радостной вестью.
Давняя его знакомая еще по Ожску, некогда румяная, золотоволосая Забава, а ныне строгая сестра Ефросинья, через которую он и узнал в свой прошлый приезд о том, что в их монастыре решила найти себе приют дочь Мстислава Удалого, согласилась помочь.
Не забыла монахиня мук неразделенной любви, из-за которых и надела на себя лет десять назад монашеское одеяние, и она пообещала сообщить Ростиславе о том, что ее хочет видеть князь Константин, и вызвать ее назавтра к вечеру в большой, хотя и запущенный монастырский сад.
Если бы не невинная хитрость лекаря, вовремя подсыпавшего чего-то сонного в вечерний настой, то князь навряд ли уснул бы. Он даже и после того, как выпил его, еще час ворочался, терзаемый многочисленными опасениями, но затем наконец-то забылся в тревожном, тяжелом сне.
Как он провел утро и день, он бы и сам не рассказал. Помнил лишь одно – минуты тянулись как часы, и казалось, что этому ожиданию так никогда и не наступит конец.
А Минька расстраивался не зря. Все получилось и впрямь совсем не так, как в красивой мелодраме или приключенческом боевике.
Не пришлось героически преодолевать стену – двухметровый бревенчатый забор, потому что князь – остальных сестра Ефросинья не пустила – как-то по-будничному зашел в приоткрытую неприметную калитку.
Не было и упоительного сражения с численно превосходящим противником по причине полного отсутствия оного. Да и само свидание, за которым Минька попробовал было подсмотреть в щелку калитки, тоже не впечатляло…
Пасмурное небо, моросящий уже третий день дождик, смачно чавкающая под княжескими сапогами грязь и сырой., пронизывающий до костей ветер, мрачно срывающий остатки мокрой листвы с деревьев.
А если бы Минька мог услышать их бессвязный лепет, то разочаровался бы еще больше.
– Ты?
– Я.
– Пришел?
– Да.
– Зачем?
– За тобой.
Юный изобретатель еще больше бы удивился, если бы услышал, как Ростислава, собрав воедино все остатки душевных сил и отчаянно взывая к суровому логичному рассудку, еще и противится из последних сил радостно бьющемуся сердцу, требующему совершенно обратного.
– А долг княжой?
– Он в том, чтоб быть со мной.
– Я ведь уже монахиня.
И вновь со стороны Константина не было никаких уверток. Он только удивленно спросил:
– Ну и что?
И правда, ну и что? Но Ростислава еще пролепетала, с трудом держась на подкашивающихся ногах: