К о с т и к. Поздно. Он порвал постромки.
М а р г а р и т а. Веселитесь? И в самом деле, почему бы не веселиться! Всего-навсего человека обрекли на верную гибель. Нечего сказать — молодцы. Я — злой гений, а вы — благодетели. Вы ему желаете счастья, ну а я, разумеется, — зла. Вот что, Костик, я вам скажу — не Велюрову, он орудие: вы еще очень и очень молоды. Очень многого вам не дано понять.
В е л ю р о в. Я — орудие?
С а в в а. Помолчи.
К о с т и к. Молод. Каюсь. И все же, поверьте историку: осчастливить против желанья — нельзя.
М а р г а р и т а. Будет. Поговорим впоследствии. (Савве.) Где машина?
С а в в а. Стоит дожидается.
М а р г а р и т а. Необходимо его догнать.
Уходят.
К о с т и к (пожав плечами). Догнать Савранского? Это утопия.
В е л ю р о в. Я — орудие? Каково?
К о с т и к. Утешьтесь. Вы были на высоте. Чуть архаическая манера. Старая школа. Но — ничего. В основном я вами доволен.
В е л ю р о в. Я — орудие?
К о с т и к. Пустяки.
Доминошники достают из-под стола бутылку, кружки и жестами приглашают Костика и Велюрова.
Не раздавить ли нам по стаканчику?
В е л ю р о в (с грустной улыбкой). Заметьте, не я это предложил.
К о с т и к. «Мой отец запре-щал, чтоб я польку тан-це-вала».
В е л ю р о в (солидно). «Мой отец запрещал, чтоб я польку тан-це-вал».
Оркестр тихо подхватывает. Мелодия звучит под сурдинку.
Голос Костика.
Москва… Пятидесятые годы…
Они уже скрылись за поворотом.
Оба мы меняемся в возрасте.
Москва молодеет, а я старею.
Над Кузьминками и Очаковом,
Над Матвеевским и Крылатским
Звезды уже на других полуночников
Проливают игольчатый свет.
Где вы теперь, спутники юности?
Вы, бескорыстные подружки?
Отшумели шестидесятые,
Семидесятые проросли, —
Молодость, ты была или не была?
Кто ответит, куда ты делась?
Ветер в аллеях Нескучного сада
Заметает твои следы.
В оркестре вновь, теперь уже звучней, возникает хоботовская полечка.
Занавес
1974