– С тобой, с кем же еще! – сверкнула глазами Евдокия Николаевна. – Тут только один зверь – ты!
– Конечно! – рявкнул Ехменьев. – Тебе по нраву кролики вроде твоего Васеньки, да? Он уже сгнил небось где-нибудь в тайге, а ты все за здравие его молишься!
– Да, молюсь! – с тем же новым, незнакомым выражением вызова ответила Евдокия Николаевна. – И буду молиться, пока живу на свете. Тебе этого не понять! Но знай: тебя ненавижу, а Василий, что живой, что мертвый, навеки будет любезен сердцу моему!
– Проклятая блудница! – занес кулаки Ехменьев. Никогда он не слышал подобного от жены. Так, значит, не ошибался он, ревнуя? Значит, не ошибался… – Проклятая блудница! Убью тебя!
– Да и убивай! – закричала Евдокия Николаевна. – Лучше смерть, чем жизнь с тобой!
– Лучше смерть, говоришь? – зловеще пробормотал Ехменьев. – Ну, коли так, жди смерти. Нынче же ночью жди!
И вышел, хлопнув дверью.
Он не обернулся, а кабы обернулся, то увидел бы, как бледная, смертельно напуганная не столько даже мужем, сколько собственной храбростью Евдокия Николаевна рухнула под образа и принялась молиться о помощи небес рабу Божьему Ивану Путилину…
Ровно в полночь Ехменьев призвал Серегу.
– Ну что… – сказал буднично. – Пора идти.
– Как велите, барин, – пробормотал покорный раб.
– Да, пора.
И Ехменьев тяжелыми, словно бы неуверенными шагами двинулся к спальне жены. Серега нога за ногу плелся за ним.
Евдокия Николаевна не спала и даже не ложилась. Тяжелые мужнины шаги в коридоре она восприняла словно бы знак некоего облегчения: кончилось наконец-то тяжелое, невыносимо тяжелое ожидание! Но когда раздался стук в дверь, страх сковал ее по рукам и ногам и не дал тронуться с места. Ехменьев грохнул кулаком раз и другой, а потом с протяжным криком взял да и вышиб дверь.
Евдокия Николаевна вскочила с кресла:
– Как вы смеете врываться ко мне? – Тут она разглядела за спиной мужа тощую фигуру Сереги-ловчего и вовсе обеспамятела от возмущения: – Как смеете приводить ко мне в спальню своих слуг?
– Ничего, – ухмыльнулся Ехменьев, – это в первый и в последний раз. Больше ты Серегу не увидишь. Ты вообще больше ничего не увидишь. Настал твой последний час! Нынче я тебя убью, и убью такой смертью, что никто и никогда не догадается, что ты убита. Всем глаза затуманю, всех вокруг пальца обведу, даже петербургского сыщика. Он знает, что у тебя сердце больное, что ты со дня на день помереть можешь…
– Какое сердце? – в гневе и ужасе вскричала Евдокия Николаевна. – Какой петербургский сыщик? Ты пьян, страшный человек! Пойди проспись!