Она погибла, должна была погибнуть. Почему? Главным образом благодаря прогрессу тех самых наук, основание которых она сама положила, благодаря врачу и естественнику, для которых она работала.
Ведьма умерла навсегда, но не — Фея. Ведьма возродится в этой форме, которая бессмертна.
Занятая в последние столетия мужскими делами, женщина отказалась от своей истинной роли: от роли целительницы и утешительницы, от роли Феи, которая врачует. Это ее истинное святое призвание, и оно ее привилегия, что бы ни говорила католическая церковь.
Обладая чувствительными органами, отличаясь интересом к мельчайшим подробностям, нежным чутьем жизни, она призвана стать ее проницательной поверенной во всех опытных науках. Ее жалостливое сердце, боготворящее доброту, влечет ее невольно к врачеванию. Между больным и ребенком так мало разницы. И тот и другой нуждаются в женщине.
Она снова вступит в царство наук и принесет с собой кротость и человечность, словно улыбку природы.
Изнанка природы побледнеет, и не далек тот день, когда ее желанное затмение возвестит миру новую зарю.
* * *
Боги исчезают, но не Бог. Напротив, чем больше преходящи они, тем явственнее обнаруживается он. Он подобен маяку, которого затмевают тучи и который с каждым разом светит все более ярко.
Если о нем говорят публично, даже в газетах, то это хороший признак. Люди начинают понимать, что все вопросы сходятся в этом основном и верховном (воспитание, государство, ребенок, женщина).
Таков Бог, таково его творение.
Это доказывает, что время созрело.
* * *
Эта заря новой религии так близка, что каждую минуту мне казалось, будто я вижу ее в уединении, где кончал свою книгу.
Как светло, сурово и прекрасно было это мое уединение! Я основал свое гнездо на скале большого тулонского рейда, на скромной даче, среди алоэ, кипарисов, кактусов и диких роз. Передо мною распростиралась безбрежная гладь сверкающего моря, позади вздымался амфитеатр лысых гор, где удобно могли бы разместиться генеральные штаты мира.
Днем этот чисто африканский пейзаж ослепляет своим стальным сверканием. Зато зимним утром, особенно в декабре, все полно божественной тайны. Я вставал ровно в шесть часов, когда пушечный выстрел с Арсенала призывает к работе. Между шестью и семью часами я бывал свидетелем восхитительного зрелища. Яркое (я готов сказать, стальное) мерцание звезд заставляло бледнеть луну и боролось победоносно с зарей. До наступления рассвета, а потом в продолжение всего того времени, когда оба света боролись, воздух был так удивительно прозрачен, что позволял видеть и слышать на невероятно далекое расстояние. Я различал все предметы, находившиеся в двух лье от меня. Малейшие неровности далеких гор, дерево, скала, дом, сгиб почвы — все выступало с необычайной отчетливостью. У меня было точно больше чувств, чем у человека, я сознавал себя другим существом, просветленным, окрыленным, освобожденным. Ясное, суровое, чистое мгновение!