Я давно перестал уговаривать ее или насильно заставлять что-нибудь делать. Не сказав ни слова, я пошел к телефону. Я привык извиняться и был Достаточно изощрен в этом искусстве: сколько я лгал, чтобы не поставить в дурацкое положение ее и себя! Но на этот раз моей выдумке не поверили. Я услышал в голосе на другом конце провода явное огорчение. Мы их обидели. Очевидно, мы ими пренебрегаем. Они не поверили моей басне о том, что Шейла заболела. Просто они нам больше не нужны или не интересны, и мы бесцеремонно отказываемся приехать.
Вернувшись в гостиную, я подошел к окну. Посмотрел на набережную. Стоял хмурый, но теплый летний вечер; деревья плавно покачивались на ветру.
Долгожданная минута наступила.
Я пододвинул к Шейле кресло и сел.
— Шейла, — сказали, — мне очень трудно. Наступила пауза. Слышно было, как от ветра шелестят деревья.
Я медленно произнес:
— Мне кажется, мы должны расстаться.
Она пристально посмотрела на меня своими огромными глазами. Рука ее по-прежнему безвольно свисала с подлокотника, но пальцы постепенно сжались в кулак.
— Ну что ж, если тебе так хочется, — сказала она.
Я посмотрел на нее. С губ моих сорвалось ласковое слово, но я тут же добавил:
— Мы должны расстаться.
— Я так и думала, что ты не выдержишь! — Шейла говорила громко, твердо, без всякой дрожи в голосе. — Пожалуй, ты прав!
— Я бы все выдержал, если бы сумел сделать тебя счастливой, — возразил я. — Но… мне это не удалось. И это губит меня. Я не в состоянии даже работать…
— Я предупреждала тебя, во что это выльется! — резко, с беспощадной прямотой заявила Шейла.
— Одно дело что-то знать, и совсем другое — испытать это! — Впервые за этот вечер я тоже ответил ей резкостью.
— Когда ты хочешь, чтобы я ушла? — спросила Шейла.
Я ответил, что ей никуда не надо уходить: она останется в этом доме, а я подыщу себе другое жилье.
— Но ведь ты прогоняешь меня — значит, мне и уходить, — сказала Шейла. И, помолчав немного, она добавила: — Только куда же мне деваться?
И тут я понял, что она в полной растерянности. Удар она приняла стойко и не стала взывать к моим чувствам, что иногда, несмотря на всю свою гордость, позволяла себе при менее серьезных стычках. Она даже не пыталась коснуться моей руки. Но как ни сурова была ее решимость, она явно растерялась.
Я посоветовал ей переехать к родителям.
— Неужели ты думаешь, у меня хватит на это сил? — с внезапной вспышкой ненависти воскликнула Шейла. — Неужели ты думаешь, я в состоянии слушать их разглагольствования? Да я лучше уеду за границу! — И она принялась называть совершенно неожиданные места, куда ей хотелось бы поехать. — Например, в Сардинию. Или в Ментону. Ты ведь, кажется, тоже ездил туда, когда был болен? — заметила она таким тоном, словно речь шла о бесконечно далеком прошлом. — Когда ты там был, я заставила тебя немало выстрадать. Это твоя месть мне? — вдруг спросила она.