Помнится, услышав первый раз слово «тартарка», Александра решила, что это просто обмолвка, вместо «татарка». Потом она узнала, что «тартар» «на музыке» – еврей.
– Сусанна не еврейка, – уточнила она и почувствовала Катин валенок, проехавшийся под столом по ее ноге. Кивнула легонько: не тревожься, мол, я все понимаю, я сдержусь!
– Что-то ты, Маманья, развякалась не по делу, – нахмурилась Булька, – или на кон хочешь?
«Куда?» – хотела спросить Александра, но сочла за благо промолчать, опасаясь услышать более известное трехбуквенное слово.
– Надя тебе скажет, что я на крест сесть хочу, остохренело мне в лес таскаться, – продолжала Булька. – Так что санаторий – самой собой, в довесок, а главное – крест.
Значит, Бульке приспичило отдохнуть на больничном…
– Булька, ты прекрасно знаешь, что это от меня не зависит. – Александра старалась говорить как можно спокойней. – Все больничные листы проходят через доктора Никольского.
Булькины глазки сузились, она приоткрыла маленький ротик, и Александра тихо вздохнула, представив, сколько разных слов услышит сейчас… А все-таки поганая «феня» имеет и свои преимущества для непосвященного: не понимаешь, как тебя оскорбляют и сколь далеко посылают. Однако Булька, против ожидания, не разразилась бранью, а только усмехнулась:
– Ну, к лепиле так к лепиле, он Наде не откажет, не гуж какой-нибудь.
Конечно, Никольский не дурак, мысленно согласилась Александра, только вряд ли Булька от него так уж запросто дождется освобождения от работ, и Надя для него не авторитет. За такие штуки врачей очень строго наказывают, всем же хуже будет, если Никольского упекут в карцер или переведут на другой участок.
– Ну чо, слышали, тетьки: Сашка кокнул Кармен? – спросила Булька как ни в чем не бывало. – Вон как бывает в жизни, да? «Люди завидовать стали, разбили семейный покой!» – пропела она строку из блатной песни. – Кому не по нраву пришлось, что Кармен давала другому? Кто Сашке насвистел?
Глаза ее блестели так весело, что Александра отвернулась. Подумала: «Да ведь и ты могла, с тебя небось станется!»
– Эй, тетьки, ладно, не гните шеи, – вдруг улыбнулась Булька. – Вы-то пока еще живы! Может, еще и поживете в свое удовольствие. Лучше вот что скажите: у кого-нибудь из вас лакши не завалялись?
– Лакши? – переспросила Катя.
– Ну да, – Булька перебрала пальцами, словно раздавала карты. – Листики, картинки! Цвет-нецвет-полуцвет… [16]
– Какие у нас листики, ты что, Булька? – пожала плечами Катя. – Это ж запрещено. За них можно и…
– Ну, что? – перебила Булька. – Что можно? На луну за них не пойдешь, а чего еще бояться? Если заловят, в кандей смотаешься, дело привычное. Подумаешь, запрещено, в мужских бараках вовсю мечут. Только и слышно – честная карта, подкованная карта, очко, накинь, четыре сбоку – ваших нет! – Она усмехнулась. – А почему нам не перекинуться? Лакши – это клево, если, конечно, не пасьянсы какие-нибудь глупые раскидывать, а играть под очко или на три косточки.