А Лаура-то! В ней и узнать было нельзя ту забитую невольницу! Глаза горят, на щеках со следами слез – яростный румянец, шипит словно кошка. Даже кабы не подоспел Эрик, не дорвался бы толстый грек до лакомого кусочка. А вот до царствия небесного, быть может, и дошел бы. У Лауры в руках был кинжал одного из купцов, и размахивала она им совсем не шутки ради!
Эрик одним прыжком оказался на середине комнаты, схватил грека за шиворот и, от души намяв ему бока, пинком спустил по крутой лесенке. Лаура тут же бросила кинжал и пала хозяину на грудь, обильно орошая ее слезами. Грек, кряхтя и постанывая, поднялся и поплелся куда-то – зализывать раны.
Эрик предпочитал с тех пор не оставлять Лауру одну. Даже товарищи – купцы да дружинники – не казались ему надежными людьми. За каждым подозревал Эрик помысел покуситься на прекрасную фряженку! Благодарение богам, что его дела в Константинополе завершены, купцы тоже все сторговали, и через малый срок можно будет отправляться восвояси, к родимым берегам.
До самой смерти будет Эрик вспоминать эти последние деньки в Константинополе, потому что не было в его жизни дней светлее и радостней. Ни на минуточку не разлучался он с Лаурой. Часто бродили они по великому городу, забредали к морю и стояли подолгу там. Выбирали безлюдные места и смотрели, как кружатся чайки над заливом, как разбиваются в мелкую, пахнущую солью водяную пыль крутолобые морские волны.
Были они и в Софийской церкви, поразившей Эрика роскошью и красотой. Сам патриарх, облаченный в святительские ризы, совершал богослужение. Все знаменитое греческое духовенство было здесь. Эрику пришлись по душе богатые их облачения, убранство алтарей, благоухание фимиама, сладкоголосое пение клироса. А главным были священная важность и таинственность обрядов и почтительное безмолвие народа. Показалось варягу, что всевышний и впрямь обретается в этом дивном, светлом и торжественном доме и говорит со своим народом через посредство своих посланцев...
Так сердце Эрика, втайне от него самого, склонилось к христианству. После, вспоминая этот миг, он говорил себе, что не так проста оказалась Лаура – будучи сама христианкой, она постояла за своего Бога. И как хитро постояла – не стала вести с хозяином мудреных бесед, но пленила его варварскую душу наружным великолепием церкви...
Захаживали они на шумный базар, и Эрик покупал Лауре все, что приглядывалось ей, и все, что нравилось самому. Спервоначала он дивился: чудно девка подарки принимает! Вроде бы и не рада совсем. Благодарит, а в глазах страх и тоска смертная. Потом догадался все-таки: каждый раз кажется ей, что подарок – последний, на разлуку даденный, в последнюю благодарность. Видать, частенько ей такие подарки доставались, вот и привыкла. Пришлось Эрику поговорить с ней, побранить даже, и она успокоилась. Редко-редко взметнется в глазах прежняя печаль, да и уляжется, дав место тихой радости.