Они сидели ошеломленные и озадаченные. Хотелось отогнать мрачные видения, разрушить и уничтожить их, раздробить молотом рационального недоверия, но им нечего было возразить.
Часы отсчитывали секунды, уходящие в вечность.
– Но не мог же он... – задыхаясь, сказала Патриция.
– Мог!
Саймон Темплер вскочил на ноги, нелепо взмахнув правой рукой.
– В этом-то все и дело! – воскликнул он. – Здесь ключ к загадке. Нетрудно искусственными средствами подогреть недоверие между народами, но возбудить подлинную ненависть одной нации к другой – тут требуется нечто большее. А наследный принц с его амбициями и изобретение Варгана – вместе это может стать первой искрой, от которой начнется пожар. Вот козыри Мариуса. И он обязательно их выложит. Я знаю, что именно произойдет.
– А тот человек в саду, – прошептала Патриция, – был одним из людей Мариуса?
– Это был сам Мариус!
Святой схватил со стола газету и, сложив ее так, чтобы была видна фотография, показал Патриции.
И хотя освещение в тот момент, когда они столкнулись с этим человеком, было скверным, его нельзя было спутать ни с кем другим – это отвратительное, грубое, кошмарно неподвижное, словно рубленное из камня лицо языческого идола поражало.
– Это был Мариус...
Роджер Конвей вскочил с кресла:
– Святой, верю, что тебе это не пригрезилось прошлой ночью...
– Это правда!
– И у всех нас неожиданно не произошло размягчения мозгов от твоих легковесных и вопиющих предположений...
– Видит Бог, ни в чем в своей жизни я не был так уверен.
– Тогда...
Святой кивнул.
– Мы хотим добиться справедливости, – сказал он. – Что же для этого нужно сделать?
Конвей не ответил, и Святой, повернувшись, встретился с задумчивым взглядом Кента. Тут он понял: оба друга ожидали его окончательного решения.
Никогда они не видели Святого таким суровым.
– Это изобретение должно быть уничтожено, – сказал Саймон Темплер. – И мозг, создавший его, тоже должен перестать существовать. Таково мое решение.
Как Саймон Темплер вернулся в Эшер и решил снова посетить таинственное место
Это было двадцать четвертого июня – примерно через три недели после ответа Святого на предложение о полном помиловании.
Двадцать пятого числа ни в одной из утренних газет не появилось даже строчки о событиях, сведениями о которых были полны вчерашние вечерние газеты. С этого момента пресса не напечатала больше ни слова о непрошеных гостях на демонстрации изобретения профессора Варгана. Лишь мельком упоминалось специальное заседание кабинета правительства, последовавшее за этим.
Святой, проведший день и ночь в размышлениях, увидел в этой неожиданной сдержанности могучую руку официальной цензуры, а Барни Мэлоун, к которому он обратился, был так немногословен, что Святой утвердился в самых скверных предчувствиях.