Впрочем, художественное освоение целого через какую-либо «часть» по-своему типично: так, Уильям Фолкнер, писатель, который (что общепризнанно) запечатлел бытие Соединенных Штатов Америки глубже и полнее, чем кто-либо другой, почти не выводил действие своих романов за пределы глухой провинции американского Юга, названной им — тут неожиданная «перекличка» с русской эпопеей! — Йокнапатофа, что на языке коренных жителей-индейцев означает «Тихая река»…
«Тихий Дон», изумительно воссоздавший бытие одной из областей России, предстает как одна из вершин и русской, и, более того, мировой литературы. Правда, в последнее время высшая ценность этого творения как бы подвергнута сомнению, и главную роль здесь играют споры о ее авторстве, чему посвящено множество статей и даже несколько книг… И, не разобравшись в сути дела, просто невозможно сегодня говорить о «Тихом Доне». Вместе с тем, как станет ясно из дальнейшего, обсуждение вопроса об авторстве открывает немалые возможности и для понимания художественной природы «Тихого Дона».
Споры на эту тему начались не в наше время, а сразу же после появления «Тихого Дона» и подспудно продолжались все последующие десятилетия. И эти споры по-своему вполне закономерны и, пожалуй, даже неизбежны.
Дело в том, что «Тихий Дон» — поистине уникальное, из ряда вон выходящее явление, особенно для литературы нашего XX века. Об его исключительности не раз говорилось в посвященных ему работах отечественных исследователей, но правильнее будет сослаться на, так сказать, стороннее свидетельство (ибо русского эксперта легко заподозрить в пристрастности суждений).
Американский литературовед Дэвид Стюарт в 1960 году опубликовал статью под названием «Эпическое построение и смысл в „Тихом Доне“, которая позднее вошла в его изданную Мичиганским университетом книгу „Михаил Шолохов“ (1967). Он доказывает, что „Тихий Дон“ — „это эпос в самом прямом значении слова“, который „так же, как и эпос Гомера, являет собой воплощение жизни народа и его культуры. Это народное и в то же время великое творение; эстетическое и нравственное нерасторжимы в нем, и такого единства не достигают западные писатели XX века… В этом творении мы обретаем могущественное чудо жизни, которое гомеровские греки ощущали в любом своем мускуле, а также могущественную тайну смерти…“. Далее Д. Стюарт утверждает, что Григория Мелехова „следует сопоставлять с шекспировским Гамлетом, а не с литературными героями XX века… Он реально живет теми противоречиями и силами, которые охватывают целостность мира, между тем как остальные современные герои только размышляют о них“