(то есть об этих всеобщих противоречиях и силах).
Тут может возникнуть, определенное недоумение: Дэвид Стюарт рассуждает о подлинно эпической природе «Тихого Дона», но сопоставляет его не только с гомеровским эпосом, но и с шекспировской драмой. Однако давно общепризнанно, что трагедии Шекспира отличает истинно эпическая широта и объективность, и Гамлет, Лир или Макбет вполне сопоставимы с героями классического эпоса, хотя в последних, конечно, слабее развито личностное начало.
Итак, «Тихий Дон» решительно выделяется из всей совокупности литературных явлений XX века и заставляет стремящихся осмыслить его людей (отнюдь не только Д. Стюарта) обратиться к наследию Гомера и Шекспира.
Один из наиболее выдающихся представителей современной литературной мысли, Петр Палиевский (именно он обратил внимание на «перекличку» с Фолкнером) писал двадцать лет назад о «Тихом Доне»: «Кажется, что это сама жизнь, сумевшая мощно о себе заявить», и потому «собственно об искусстве тут говорить нечего. Не всегда понятно, что в этом, может быть, и есть высшее искусство, отчасти забытое». Тут уместно добавить, что в наше время искусство в первородном и полноценном смысле этого слова сплошь и рядом подменяют искусностью, изощренностью или даже самодовлеющей «экспериментальностью».
Впрочем, об этом еще пойдет речь. Сейчас важно вдуматься в тезис о том, что «Тихий Дон» предстает как сама мощно заявившая о себе жизнь; Петр Палиевский жестко, но и основательно сказал еще, что другие повествования о революции и гражданской войне предстают — при их сравнении с «Тихим Доном» — так, как будто их написали какие-либо из персонажей, героев этого эпоса…
Вспомним, что Дон породил в ту же самую эпоху двух известных писателей — большевика Александра Серафимовича и белого генерала Петра Краснова. И их повествования о гражданской войне могли бы, скажем, написать хорунжий большевик Бунчук и белый есаул Листницкий… Но не так легко представить себе человека, который смог создать мир «Тихого Дона», где каждый из многочисленных героев — нередко абсолютно несовместимых, начисто отрицающих друг друга — полнокровно осуществляет свою волю, свое деяние и свое слово.
Автора «Тихого Дона» различные критики пытались представить и совершенно «красным» писателем, и, напротив, «белым» (иные советские критики при этом его, естественно, клеймили, а зарубежные и эмигрантские — хвалили), но и то, и другое было явно неосновательно. Автор «Тихого Дона» как бы не поддается четким определениям, и не только политическим, но даже и чисто личным, индивидуально-человеческим…