Мне пришлось уделить немало места обсуждению пресловутой проблемы авторства, но было бы опрометчиво промолчать о ней в нынешней ситуации. К тому же, как мне представляется, это обсуждение позволило затронуть очень существенные особенности шолоховского творения.
* * *
Но обратимся все же к самой, как принято говорить, художественной материи «Тихого Дона». Выше отмечалось, что в этом произведении как бы нет «искусства» в популярном сейчас смысле слова. Повествователь не совершает никаких изощренных жестов и тем более эффектных пируэтов, он — о чем шла речь — даже вообще как бы не существует, он только укладывает камень за камнем в громадное здание своей книги. И все же любой непредубежденный читатель властно вовлекается в эту кладку и вскоре начинает всем существом жить в мире «Тихого Дона»…
Каждое мельчайшее звено повествования отмечено весомым смыслом и — это, быть может, важнее всего — имеет глубинную связь с целостностью художественного мира «Тихого Дона». Вот хотя бы самое начало, первые вроде бы чисто информационные фразы: «Мелеховский двор — на самом краю хутора. Воротца со скотиньего база ведут на север к Дону».
В сущности, здесь мы сразу же соприкасаемся с основным в произведении. Двор сдвигается на «край», и в этом судьба главного героя — особенная, «избранная» — избранная и в смысле побед, и в смысле поражений. И эти воротца, ведущие на север в беспредельное пространство России, причем такое сугубо «местное», чисто «провинциальное» явление (что подчеркнуто диалектным «баз»), как приют для скота, прямо сопряжено с открывающимся путем на север, откуда грядет решение судеб. Словом, в «образе» мелеховского двора проступает образ самого героя — его вольность и устремленность за пределы отлаженного быта, его ощущение неограниченности бытия.
Можно было бы перебрать так всю словесную ткань абзац за абзацем и обнаружить, что все в ней взаимосвязано и постепенно создает образ и смысл целого. Но ведь именно это и делает, осуществляет в ходе освоения «Тихого Дона» любой внимательный читатель. Что-то остается в его восприятии от каждого крохотного звена повествования.
Поэтому задумаемся именно над целым. Перед нами повествование о грандиозной революции (включая, конечно, пятилетнюю гражданскую войну), о своего рода геологическом катаклизме, пережитом Россией (хотя действие и сосредоточивается в одной ее «провинции»). С определением этим, очевидно, согласится любой читатель. Но в то же время «Тихий Дон» воспринимается и как повествование об остродраматической и в конечном счете трагедийной истории любви Григория и Аксиньи (в которую прямо и непосредственно вовлечены очень многие другие действующие лица, начиная от «законных» супругов этих главных героев Натальи Коршуновой и Степана Астахова). И не будет, думаю, преувеличением сказать, что в сознании большинства читателей «Тихий Дон» — это именно великое повествование о любви Григория и Аксиньи, а революцию большинство склонны рассматривать как своего рода «фон» (пусть и очень существенный), как конкретные обстоятельства, в которых развертывается безмерно драматичная любовь.