Закололо сердце.
Он решительно подошел к столу, выдвинул потайной ящичек и достал серебряную фляжку с монограммой. Еще папаша Карриган принял ее, в числе прочего имущества, в залог от адмирала Эдвардса, собиравшего средства на экспедицию к морю Смерти. Адмирал так и не предъявил депозитарную хартию: экспедиция его лишь подтвердила, что море так называется неспроста. И вот – задержалась фляжка в чужих руках… Сэр Карриган (папаша купил рыцарский титул буквально за несколько часов до рождения первенца, а то не видать бы новорожденному такого греющего душу уточнения перед фамилией) налил в кофейную чашечку на Два пальца драгоценного монастырского бренди и проглотил в несколько глотков, презрев и вкус, и теплоту, и аромат. Рамолик Бэдфорд навел его когда-то на этот напиток – незадолго до того, как гады врачи запретили и пить, и есть, и вообще – запретили все.
Итак, Величко и Марин. Величко, именем Альберт, такой невысокий и полноватый, из группы аналитиков… точно. Это он занимался поисками пропавшей библиотеки Марина-старшего. Не нашел… якобы не нашел…
Неужели Парвис не заметил этой связи? Или заметил, но промолчал? Зачем?
Каждый играет, как умеет…
А если этот Величко никакой не дезертир и цель его – не вонючие бумажки… О, черт!
Нет. Никаких спекуляций. Берем только то, что известно. Иначе заговорами и провокациями мы объясним что угодно.
Хотя, конечно, заговоры иногда случаются…
Он даже рассмеялся вслух.
Взял лист бумаги, карандаш. Нарисовал кружочек, написал: «Марин». Другой кружочек: «Велич». Под этим кружочком нарисовал мешок с деньгами, сбоку – книгу. Потом расставил еще кружочки: «Бэдфорд», «Грач», «Женщина Мар. 1», «Женщина Мар. 2», «Парвис», «Вильямс», «Охранка»…
Как шахматы, на миг перед ним возникла зеленая лужайка с живыми людьми, видимыми как бы сверху и сбоку. И в этом ракурсе становились видимыми их намерения и чувства. Теперь ясно было, что Величко и Марин ни о какой Америке не помышляют, а Бэдфорд простоват, а Грач слишком себе на уме – но, похоже, запутался в собственных сетях… и что чего-то главного на этой схеме нет.
Потом видение погасло.
Сэр Карриган откинулся на спинку стула. До завтра, решил он. Нельзя перенапрягаться. Надо себя беречь, лелеять и хранить. Чтобы, когда придет время – с толком потратить.
Он еще раз взглянул на схему. Конечно, не хватает Марина-старшего. Куда мы без тени отца?
Он встал – в голове слегка покачнулось, упоительно и полузабыто – и подошел напоследок к окну. Как пахнет смолой!… Небо начало светлеть, обозначились крыши и кроны. Ночные птицы смолкли, а утренние еще не начали петь. Но жуки-фонарщики почему-то продолжали свое мерцание, теперь уже синхронно: все вместе вспыхивали и вместе погасали, и обычно это происходило как раз под последние ночные песни… Сэр Карриган не успел осознать это несовпадение: что-то тупо толкнуло его в грудь, на миг показалось: летящая птица… он посмотрел, но ничего, понятно, не увидел, поднял руку, чтобы потрогать ушибленное место – рука пошла неверно, как чужая (допился, мелькнула дикая мысль), тогда он повернулся к окну спиной и в свете лампы увидел что-то черное и прямое, похожее на сигарный футляр, торцом приклеившееся к груди. Теперь, ведомая глазом, рука смогла коснуться этого предмета, шероховатого на ощупь – и тошнотная слабость вдруг пролилась вниз, растворила ноги – и пол, внезапно встав вертикально, не больно ударил его по виску и укатился назад, а потом исчез совсем, и следом исчезло пятно света на потолке, и наконец, как видение, исчезло вообще все.