Не спи, толкал Глеба Альберт, не спи! – но Глеб все равно засыпал. Слишком уныл был пейзаж, слишком монотонен – перестук колес. Эх, не ко времени… – кипятился Альберт. Пленный Гоша то ли спал, то ли пребывал в забытьи. Поперек груди его охватывал ремень. Альберт суетился лихорадочно. Он то порывался обучать Глеба стрельбе из автоматического карабина – стрельба не представляла трудности, важно было понять, что только первая пуля летит точно в цель, – потом принялся демонстрировать внутреннее устройство оружия. Оно было простым, но Глебу в его состоянии – недоступным. Внимание проскальзывало. Потом он попытался поставить Глеба впередсмотрящим: ногами на ограждение, придерживаться за поручень на крыше вагончика – и так и смотреть поверх вагонов. Сначала это было здорово: ветерок отогнал было сон, – но потом стало еще хуже. Наконец Альберт понял, что ничего ему от бревна по имени Глеб не добиться, он остановил поезд, отвел Глеба в средний вагон и уложил на какие-то мешки. А потом – Глебу показалось, что прошло минут пять – вернулся и разбудил его.
Была ночь, та фосфоресцирующая ночь пыльного мира, когда света достаточно, чтобы видеть вблизи – и чтобы подсвечивать висящую в воздухе тонкую взвесь так, что все отдаленные предметы становятся размытыми, искаженными и вообще неразличимыми. Злоба, боль и тоска наполняли все в этом проклятом мире, и приходилось мириться, потому что – ничего, ничего не поделать….
– Глеб, – тихо сказал Альберт. – Встань, пожалуйста. Так. Отойди сейчас шагов на триста и ляг на землю. Лучше – за какой-нибудь бугорок. Если что-то случится сейчас… в нормальном мире мы около Шарпа, сориентируешься. Старайся уйти в Палладию. Там им будет гораздо труднее достать тебя. И обязательно свяжись с Департаментом охраны. Пусть изо всех сил ищут библиотеку твоего отца. Все самое важное – в ней. И деньги забери с собой на всякий случай… Ну, иди.
– Зачем? Что ты собрался?..
– Извини, долго объяснять. Они могут обнаружить нас в любую минуту. Пока нам просто сказочно везет. Давай, я считаю до трехсот.
И Глеб, как было ведено, ушел куда-то, волоча свой тяжелый мешок, и лег, и лежал долго без мыслей и сна, как последний человек на земле. Потом он услышал, что зажурчал мотор локомотива, скрежетнули бамперы, медленно, а потом все быстрее застучали колеса… Тогда он заплакал, поняв, что уже теперь-то точно – один. Ему стало безумно жаль себя, жаль так чисто, пронзительно и проникновенно, что звук шагов и голос, позвавший его, он воспринял как надругательство над этой святой жалостью…