Над ним возвышались двое. На их лица падала густая тень, но бывший учитель понял, что это подростки.
– Ребята, вы как тут? – сипло спросил он и тут же добавил: – Бегите отсюда! Спасайтесь!
– Вершунь, – непонятно сказал один из пацанов, и Бутырин разглядел в его руке короткий кривой тесак с заляпанным кровью клинком.
– Быро ходи! – второй сунулся в камеру, неожиданно сильной рукой схватил Василия за шиворот и потащил наружу. Вцепившись в кожаную куртку подростка, Бутырин попытался вырваться и тут же ощутил у себя под подбородком холодное лезвие ножа.
– Ходи, сныть моряна! – рявкнул пацан ломким баском. Пришлось повиноваться.
В полутемном коридоре Василий увидел несколько неподвижных тел конвойных. Двери в другие камеры зияли чернотой. Судя по тишине, царившей в «столыпине», все его обитатели были мертвы...
Буквально выброшенный из вагонзака на снег, Бутырин не успел даже опереться на руки, как уже другие подростки подхватили его под локти и быстро потащили к темнеющему лесу.
И тут вслед похитителям и их добыче из окна вагона ударила тугая очередь. Над головой просвистело, сверкающие искры трассеров ушли в темноту.
– Замети! – звонко крикнула та, что поддерживала Василия справа. Одна из бежавших рядом теней исчезла. Скосив глаза, Бутырин присмотрелся и обомлел – он узнал в кричавшей «ангела возмездия» ту самую девчонку в круглой «неформальной» шапочке...
...Когда окружившие его подростки дружно взмахнули клинками, он успел перекреститься и прошептать:
– Господи, прости! Спаси и помилуй...
Но тут узкое трехгранное лезвие пробило сердце, и темное небо легло на Бутырина, не давая дышать.
Остатками уже ускользающего сознания он без слов взмолился: «Знак! Подай знак!», и тогда голые ветки в вышине сплелись вдруг в кресты.
Кресты, кресты, множество крестов...
«Прощен!» – понял Василий и улыбнулся, повалившись в рыхлый раскаленный снег.
Интердум куартус
За прутьями древней, покрытой вековой ржавчиной решетки – тьма. Узнику, скорчившемуся на узкой откидной кровати, иногда кажется, что она материальна, что это вовсе не отсутствие света, а черная бархатная ткань, портьера, задернувшая собой весь мир.
Узник встает, берет свечу и, прикрывая глаза, идет к решетке. Мощные, в руку толщиной, прутья отгораживают небольшую камеру со сводчатым низким потолком от широкого коридора. Просунув руку со свечой между прутьями, узник долго смотрит на уходящие во мрак высокие арки. Затем он начинает выть...
Вой мечется по каменным катакомбам, никого не тревожа, и наконец возвращается обратно, и тогда на каменные плиты падают чешуйки ржавчины, а огонек свечи исполняет дикую пляску, бессильный оторваться от серо-черного кривого фитилька.