Никого...
«Вот, оказывается, как белая горячка начинается, – обреченно решил он. – Говорят, если не можешь вспомнить, как „белочка“ зовется по-латыни, значит – приехали. А как она зовется? Делириум треме? Или треве? Или не делириум, а делирум? Все, Васька, пипец. Пи-пец...»
Тяжело взвалив сумку на плечо, Василий прислонился к стене, наблюдая, как незваные гости опечатывают уже не его квартиру и не прощаясь уходят к лифту.
Достав из кармана связку ключей, Бутырин взвесил их на ладони. Неожиданно, поддавшись возникшему наконец эмоциональному порыву, он зажал в кулаке длинный тонкий ключ от нижнего замка и нацарапал на дорогой дверной обивке, разодрав ее в нескольких местах, три слова: «Прости меня, Аля!»
Затем, в лучших традициях отечественных разводов, выкинул ключи в мусоропровод и под пристальными взглядами дожидавшейся лифта троицы побрел к лестнице черного хода...
* * *
В отличие от многих коллег по бизнесу, Бутырин не имел «лисьей норы». Ему просто не приходило в голову, что выстроенная собственными руками из ничего благополучная и не зависящая ни от «волосатого дяди», ни от господа бога жизнь может оказаться мыльным пузырем и однажды лопнуть. Он, словно Тухачевский под Варшавой, думал лишь о том, что впереди, совершенно не заботясь ни о путях отхода, ни о резервах.
И точно так же, как Красная армия в августе 1920 года, Бутырин вдруг оказался один-одинешенек, на чужой и враждебной территории, то бишь посреди почти неизвестной ему «пешеходной» Москвы. У него не было денег, ему негде было жить, а вокруг шумел вечно суетящийся муравейник мегаполиса, готовый в момент схарчить любого чужака.
– Чем выше взлетел, тем больнее... – пробормотал Василий пересохшими губами и подумал, каково же придется, например, Чубайсу или Абрамовичу, окажись они вдруг на его месте.
Вначале эта мысль развеселила Бутырина – он в лицах представил себе нищего главу РАО «ЕЭС», недоуменно вертящего головой в толпе «простых» москвичей. Впрочем, разум тут же рационально отреагировал на бред непохмеленного сознания: «У Чубайса по Москве „лисьих нор“ небось – не одна, и даже не три!»
Добредя до автобусной остановки, Василий без сил рухнул на холодную железную скамейку, стеклянными глазами уставившись на огромный плакат-билборд, висящий над проспектом.
«Вера, надежда, любовь – три столпа мироздания!» – сообщал с билборда благообразный старичок, явно наряженный под деревенского попика. Однако сурово заблуждались те, кто подумал, что это реклама вечных ценностей, – фразу «три столпа» неизвестные дизайнеры ловко стилизовали в виде логотипа известной компании, производящей элитную мебель.