– Вы так часто говорите о Боге... Вы верующая?
– Для меня важнее не верить, а знать.
– Опять игра слов?
– Точнее, игра в слова. Но язык – не игра, а скорее философия, и для начала надо знать хотя бы один.
Тонкими, болезненными уколами Флора вызывала его на поединок, и он был вынужден отвечать.
– Крошить слова на части, – довольно странное хобби для такой, как вы... Вам бы больше подошло быть актрисой или танцовщицей с вашей-то фигурой!
– Вы правы, когда-то я танцевала, но как-то слишком быстро повзрослела, приобрела «формы». Мой «индекс длинноногости» упал, и мне пришлось оставить балет. – Голос Флоры дрогнул, словно от давней, мелькнувшей в памяти обиды.
– На мой взгляд, с «индексом» у вас почти полный порядок, – съязвил Егор.
– Спасибо... К сожалению, это «почти» решает многое. Я перестала «думать ногами», зато «включила» голову. Теперь изучаю древние языки, поэзию и философию.
– Нормально... – одобрил Егор и, оглядев круглый зал с высокими арочными окнами, мраморными чашами и хрустальным куполом, добавил: – Да и с жилищными условиями вам крепко подфартило. Вы одна здесь обитаете?
– Вместе с Ладой. В отличие от меня, она оказалась очень способной, но теперь не знаю, как сложится ее карьера.
– Артистическая?
– Нет, балетная. В этом году она закончила балетное училище.
– Она была замужем?
– Ну что вы все «была» да «была»? – Флора перелила вино через край, и алые капли брызнули ей на колени.
– Виноват, но ваша сестра ушла со съемочной площадки, и до сих пор не вернулась.
– Только и всего? Ничего страшного. Она очень импульсивная. Может вспыхнуть, все бросить и удрать в Париж или в Лондон, на неделю или на две. Но через день-другой ей все надоест, и она раскается и вернется, ласковая, как котенок. Так с ней уже бывало. Не волнуйтесь!
– Разве может девушка с таким норовом не волновать и не тревожить?
– Да, вы правы. В ней все же есть что-то роковое. Потому все так и случилось...
– Что случилось?
– Представьте себе это загадочное влечение несоединимых противоположностей: танцовщица и художник-иконописец, точнее реставратор икон. Он увлекся ее огнем и свободой. Теперь я понимаю: за ним стоял мир возвышенных и бесплотных образов, в котором не было места живой Ладе.
– Живой, вы сказали живой?
– Живой, не мертвой же. Никас пытался ухаживать за ней, но потом между ними что-то произошло... Он исчез. Не бойтесь, мой милый Пинкертон, исчез не в милицейском смысле. Он просто ушел...
– В монастырь?