– Фьорелло Грасси.
Дука вернулся за стол и какое-то время молча вглядывался в лицо, тронутое нездоровым чахоточным румянцем. Пробежал глазами лист со своими пометками. «Фьорелло Грасси, 16 лет. Никаких прецедентов. Родители честные». Собрав всю волю в кулак, он тихо произнес:
– Я человек терпеливый, но лучше не злоупотреблять моим терпением, скажи правду.
Фьорелло Грасси был один совершенно чист в этой мерзопакостной компании. Иначе Карруа, который его допрашивал, не написал бы так уверенно – «никаких прецедентов». Может статься, малолетний преступник Карлетто Аттозо наговаривает на единственного хорошего парня, чтобы спасти остальных подонков?
– Это правда! – взвизгнул юнец, тоже выведенный из равновесия. – Он пришел в класс и говорит: «Давайте выпьем, пока училки нет».
– Именно Фьорелло Грасси, ты не путаешь?
– Не путаю. Он.
– А почему на первом допросе ты этого не сказал?
К парню вернулось самообладание.
– Меня никто не спрашивал.
Так же внезапно, как и в первый раз, Дука опять сорвался на крик:
– Нет, спрашивали! Вот здесь черным по белому записан вопрос: «Кто принес в класс бутылку?» – орал он с опасностью для голосовых связок. – А ты что ответил? Что ничего не знаешь и ничего не видел!
Ну, повысил голос, большое дело – звуковые волны, однако у парня кровь отхлынула от лица.
– Так я его закладывать не хотел! – чуть не плача, выпалил он. – Я же не стукач!
– Дурочку ломаешь, – сказал Дука, взяв тоном ниже. – Ладно, продолжай в том же духе, но готовься всю свою молодость провести в колониях и тюрьмах. От туберкулеза тебя вылечат, будь уверен, жирком даже обрастешь, но на волю выйдешь не раньше чем в тридцать лет. – Он сделал знак конвоирам. – Заберите от меня эту вонючку.
Не успели парня вывести из кабинета, а Дука уже набрал номер своей квартиры.
– Ну как? – спросил он, услышав в трубке голос Лоренцы.
– Вроде получше. Она спит. Температура спала.
– А дышит как?
– По-моему, нормально. Там у нее медсестра.
– Хорошо. Ты бы тоже поспала.
– Ага. Тебе еще Ливия хочет что-то сказать.
– Не волнуйся, Дука, девочке лучше, – зазвучал в трубке голос Ливии.
– Спасибо, Ливия.
– Ты когда освободишься?
– Не спрашивай, Ливия, я не знаю, у меня работа, я не могу ее бросить ни под каким видом.
– Извини, я погорячилась, но малышке было очень плохо, – мягко проговорила она.
– Ну что ты, милая, это я должен прощенья просить. Пока, созвонимся еще.
Он положил трубку, взглянул на стенографиста – тот едва не падал со скамьи, – затем на Маскаранти и во всеуслышание объявил:
– Ну что ж, с молодежью потолковали, теперь послушаем, что скажут старики. Приведи сюда Веро Верини. – Он перевел дух: слава Богу, Саре лучше.