Коридор четвертого этажа славится тем, что из его окон можно увидеть знаменитый двор с водосточными трубами в форме драконов и крылатых рыб, а на шестом этаже, говорят, есть комната, в которую попасть вообще невозможно, хотя оттуда временами доносятся стук пишущей машинки и нецензурные выкрики.
Отдел, в котором я работаю, в газете называют «лягушатником». Для этого есть две причины. Первая, более очевидная и не такая обидная, заключается в том, что наш отдел размещается в бывшей ванной комнате, о чем напоминают сохранившиеся кое‑где на стенах остатки кафельной плитки и тематическая роспись на потолке: изображенное с большим вкусом болото, поросшее осокой и камышами, по которому важно вышагивает красивая длинноногая цапля, выискивая спрятавшихся там и тут очаровательных ярко‑зеленых лягушек.
Вторая причина, о которой мы предпочитаем не вспоминать, – та, что наш отдел – самый незначительный, неперспективный, непрестижный в газете, короче, болото.
К нам ссылают работников, не вписавшихся в основные отделы.
Вообще по внешнему виду сотрудника газеты сразу можно узнать, в каком отделе он работает: в отделе новостей – модные, хорошо одетые парни с легкой щетиной на щеках, с горящими взглядами и такими быстрыми движениями, что здороваться с ними нужно, как стрелять по самолету, – с упреждением.
В спортивном отделе – коротко стриженные бывшие спортсмены, толстеющие от прерванных тренировок, в мешковатой и вечно измятой одежде, с легким запахом спиртного и отчетливо выраженными криминальными знакомствами.
В нашем отделе работают профессиональные неудачники. Во главе дела стоит Анфиса Сорокопуд, худая и злая, как плюющаяся кобра.
«Нашей Анфисочке поправиться бы, – сказал как‑то на пьянке Мишка Котенкин, – фамилия‑то располагает… да только стервы толстыми не бывают…»
Впрочем, Анфисой мы называем ее довольно редко, между собой и за глаза зовем не иначе как «наша Гюрза».
Тот же Мишка Котенкин в приступе творческого вдохновения раскопал в Интернете замечательную фотографию гюрзы, поедающей бедную беззащитную лягушку, и поместил ее на своем компьютере в качестве «обоев», так что теперь каждый день, включая и выключая машину, он смотрит в ясные глаза любимой начальницы.
Наша Гюрза отвечает Мишке полной взаимностью. Подозреваю, что ее злобность и истерический характер вызваны в значительной степени тем, что Гюрза считает себя незаслуженно обойденной: руководить отделом неудачников, «болотом» – для ее самолюбия ужасный удар.
Сам Мишка Котенкин, на которого я уже несколько раз ссылалась, – это, можно сказать, луч света в нашем болоте. Остроумный веселый мужик лет тридцати пяти, он умет ладить с людьми, знает, где и что происходит, дружит с половиной города… Он был бы очень хорошим журналистом, если бы не один большой недостаток: Мишка совершенно не умеет писать. Иногда он по полдня сидит над какой‑нибудь дурацкой фразой, и все равно у него выходит скучно, блекло и суконно.