– Твоя сестра ничего в таких вещах не понимает, – сказал он отрывисто.
– Нет. Кристофоро… – И я сама услышала, как мой голос дрогнул.
– Я слушаю.
– Кристофоро, я так рада, что вас не забрали. Так рада… – Я умолкла. – Но теперь вы видите, как ненавидит меня Томмазо. Он… – Я снова осеклась, вспомнив предостерегающий взгляд Эрилы. – Он мог бы назвать десяток других имен. Он знает, как я люблю искусство, знает, что я многим обязана советам художника. – Мне было трудно выдержать взгляд мужа. – Его ведь тоже станут мучить, да?
Он кивнул:
– Да, раз его назвали. Таков закон.
– Но он же ничего не знает. И никого. Значит, он не может сообщить никаких имен. Но его не станут слушать. И тогда вы сами знаете, что произойдет, Кристофоро. Вы знаете: его будут пытать и пытать, дожидаясь, когда же он заговорит, и сломают ему суставы рук. А без рук,
– Знаю, Алессандра. Знаю. – Голос его звучал резко. – Мне отлично известно, что там происходит с людьми.
– Простите. – Несмотря на то что я твердо решила вести себя благоразумно, по лицу моему уже текли слезы. – Простите. Я знаю, это не ваша вина. – Я начала подниматься с кровати. – Я должна отправиться туда.
Он двинулся ко мне:
– Не делай глупостей.
– Нет, нет. Я должна туда пойти. Я должна все объяснить. Если не поверят, пускай допросят меня. Закон запрещает пытать беременных женщин, так что им придется положиться на мое слово.
– А-а, но это же совершеннейшая глупость! Никто даже слушать тебя не станет. Ты только наделаешь еще больше вреда и всех нас впутаешь в их окаянную вину.
– В их вину? Но…
– Послушай меня…
– Это не их вина. Это…
– Черт возьми! Да я уже послал…
Наши голоса зазвучали сердито и громко. Я представила себе, как Эрила стоит за дверью в полном смятении, пытаясь понять, из-за чего поднялся этот крик. Я осеклась:
– Что вы говорили?
– Я говорил… только успокойся, чтобы выслушать меня, – что уже послал в тюрьму.
– Кого послали?
– Человека, к которому прислушаются. Ты вольна думать что угодно о своем брате – да и я тоже волен думать о нем что угодно, – но я не хочу, чтобы ты считала, будто я могу позволить невинному человеку страдать вместо меня.
– О! Неужели вы исповедались? Он горько рассмеялся:
– Я не настолько храбр. Но я нашел путь к ушам тех, кто выносит решения по таким делам. Ты проспала очень важные часы. История бежит быстрее, чем Арно в пору половодья, и все вокруг меняется, пока мы с тобой разговариваем.
– Что вы хотите сказать?
– Я хочу сказать, что сейчас власть Монаха зашаталась.
– Что произошло?
– Вчера глава францисканского ордена открыто выступил против него, заявив, что тот никакой не пророк, а сумасшедший, погрязший в заблуждениях, и что город рискует навлечь на себя проклятье, следуя его повелениям. А чтобы доказать свою правоту, он вызвал его на испытание огнем.