– Кристофоро! Вы меня напугали. Что происходит? Куда все подевались?
– Решили присутствовать при историческом событии. Как ты когда-то мечтала. Сегодня утром толпа сорвала службу в Соборе. Доминиканцы бежали и укрылись в Сан Марко, и теперь монастырь осажден.
– Боже мой! А Савонарола?
– Тоже там, внутри. Синьория уже издала указ о его аресте. Теперь это лишь вопрос времени.
Значит, все в самом деле подходит к концу. Я снова почувствовала ноющую боль внизу живота. Похоже, младенец чует политические перемены. Может быть, это все-таки дитя моего мужа.
– А Эрила? Она тоже отправилась смотреть?
– Эрила? Только не говори мне, что твоя верная Эрила покинула тебя. Я думал, она сопровождает тебя повсюду, куда бы ты ни отправлялась. – Он умолк. До меня слишком поздно дошел подспудный смысл его слов. – Ты так поздно проснулась, Алессандра. Наверное, совсем не спала ночью. Может, расскажешь почему?
– Я… я устала, Кристофоро, и, мне кажется, ребенок появится на свет раньше, чем мы ожидали.
– В таком случае тебе лучше снова лечь в постель.
Да, теперь ошибиться было невозможно: в его голосе звучала холодная пустая учтивость. Когда же он переменился? Может быть, уже тогда, когда принес весть об освобождении художника? Неужели я настолько утратила чуткость, что, несмотря на предостережения Эрилы, не обратила внимания на его перемену?
– Известно ли что-нибудь о Томмазо? – спросила я.
– А почему ты об этом спрашиваешь?
– Я… я просто молилась о том, чтобы он нашелся.
Он отвернулся от меня и поглядел на свои статуи. Не будь Дискобол так сосредоточен на своей задаче, можно было бы поверить, что он тоже слушает.
– Ты знаешь, наверное, изречение о том, что великие художники способны в своих произведениях говорить только правду. Ты согласна с этим, Алессандра?
– Я… я не знаю. Пожалуй, согласна.
– А согласишься ли ты, что ребенок есть произведение Божье?
– Конечно.
– В таком случае возможно ли обнаружить ложь в ребенке? Я почувствовала, как моя кожа покрывается холодным липким потом.
– Не понимаю, о чем вы говорите, – сказала я и сама расслышала легкую дрожь в своем голосе.
– Не понимаешь? – Он немного выждал. – Твой брат в безопасности.
– О! Благодарение Богу. Что с ним?
– Он… переменился. Думаю, это наиболее подходящее слово.
– А там не удалось…
– Не удалось – что? Вытянуть из него правду? С Томмазо этого трудно добиться. Порой он лжет убедительнее, чем говорит правду.
Я сглотнула.
– Пожалуй, вам следует вспоминать об этом, прежде чем верить каждому его слову, – сказала я мягко.
– Пожалуй. А может быть, его необычайные способности к вранью – семейная черта всех Чекки?