Накануне жара наконец спала, и начался дождь. Я сидела у окна, рядом со своим приданым, смотрела, как по канавам текут потоки грязи, и думала: а что, если это тоже Божья воля – отмыть город дочиста? Эрила помогала мне упаковать сундук.
– Как все быстро получилось!
– Да, – ответила я и посмотрела ей в глаза. – Тебя это настораживает?
Она слегка передернула плечами.
– Может, вам и не следовало идти за первого, кого предложили.
– Ах, в самом деле! Как же это я не заметила длинной очереди, выстроившейся возле нашего дома? Или ты предпочла бы, чтобы я перебирала четки, сидя в сырой келье какого-нибудь глухого монастыря? Но я бы тебя и туда с собой взяла.
Она молчала.
– Эрила? – Я подождала еще. – Он будет и твоим господином тоже. Если тебе известно что-то такое, что неизвестно мне, лучше выкладывай все сейчас.
Она покачала головой:
– Нас обеих уже продали. Нам остается лишь извлечь из этого выгоду.
Казалось, будто моя жизнь стремительно утекает, как песчинки в песочных часах, и кончается время, прожитое бездумно и беспечно. Я до сих пор не имела вестей от художника. Его молчание мучило меня, как боль, которую пытаешься не замечать, но все же иногда, лежа в постели, когда зной становился совсем невыносимым, я невольно отдавалась этой боли – и тогда вновь мысленно оказывалась в прохладе часовни, где его кожа отливала перламутровым блеском в свечном пламени, или в саду в свежий рассветный час, где его пальцы сновали по листу бумаги и где я завороженно наблюдала, как от его касания рождаются и растут ангельские крылья. В такие ночи я плохо спала и пробуждалась в поту – ледяном и горячечном.
Я решила, что честность – лучшая уловка, и попросила разрешения у матери посетить часовню, так как вскоре мне предстоит покинуть родной дом. Сама она была слишком занята, чтобы пойти вместе со мной, а необходимость в других сопровождающих теперь почти отпала. Для этой цели годилась и Эрила.
Часовня преобразилась. Алтарь превратился в нечто среднее между строительной площадкой и пещерой волшебника: всюду были леса и балки, создававшие ряды проходов и площадок, взбегавшие вверх по стенам; на полу, посередине, горел небольшой костер, наполняя воздух дымом, а наверху, под самой крышей, была натянута решетка из толстой черной проволоки, которая отбрасывала при свете пламени тень на сводчатый потолок. Художник, обхваченный ремнями, был поднят высоко в воздух. Он висел под самой крышей и старательно обводил тени, отбрасываемые решеткой на потолок. Закончив одну линию, он кричал слугам внизу, чтобы те ослабили или подтянули веревку, переместив его на другую сторону – поближе или подальше от жара.