– Ступай. Свет я погашу.
– Может, оставить одну-другую лампочку на тот случай, если Рон...
– А, нуда, конечно.
– Спокойной ночи, Ральф.
– Спокойной ночи.
Хепберн помедлил, потер подбородок. Ему уже пора бриться, глаза покраснели, оттого что он мало спал и много пил, фланелевая рубашка стала грязной, на вороте не хватало одной пуговицы.
"Выглядит он как оболтус, – подумал Тьюри. – Может, таков он и есть. Может, все они оболтусы, и мне среди них не место. Я должен был остаться с семьей, а не тащиться сюда и строить из себя такого же, как они".
– Иди выспись, – резко произнес он, раздраженный собственными мыслями. – Бог ты мой, ну и ночка выдалась.
– Она еще не кончилась.
– Вот давай и завершим ее.
– О'кей, но не падай духом, старина. В этом никакого проку. Мы все влипли в это дело.
Наутро, в начале девятого Тьюри был разбужен громким стуком дверного молотка, украшенного львиной головой, и звоном старого колокольчика, какие подвязывают коровам, – он обычно служил вместо гонга, сзывающего гостей к столу. Подавая негромким ворчаньем сигналы бедствия, он нащупал ногами ботинки и надел их. На этом одеванье и закончилось, ибо Тьюри, как и все остальные, спал в одежде. Такова была одна из традиций на уик-эндах в охотничьем домике, которую много лет тому назад учредил Гарри Брим. ("От этого я ощущаю себя спортсменом, – сказал тогда Гарри. – Отсутствие привычных удобств и все такое прочее".)
Чувствуя, себя далеко не спортсменом, Тьюри вышел в переднюю, где увидел Уинслоу: вытаращив глаза и дрожа; тот подпирал стену.
– Господи, – проскрипел Уинслоу. – Я умираю. Умираю.
– В ванной есть бром.
– Бог ты мой! Этот колокольчик! Заставь его умолкнуть. Мои уши...
– Возьми себя в руки.
– Да я умираю, – повторил Уинслоу и сполз по стене на пол точно кукла, у которой полопались пружины.
Тьюри брезгливо обошел его и спустился по лестнице в общую комнату. Встреча с Уинслоу вовсе не рассеяла вчерашнего ощущения, что он, Тьюри, лишний в этом доме, среди этих людей. Хоть они и были близкими друзьями, в напряженной обстановке Тьюри воспринимал их как совершенно посторонних людей, образ жизни (в случае с Уинслоу – образ умирания) которых был глубоко чужд ему. Когда он спускался по лестнице, в нос ему ударил тяжелый дух, показавшийся чуть ли не ядовитым: пахло застоявшимся спиртным и несбывшимися надеждами.
Отодвинув толстый деревянный засов, Тьюри открыл входную дверь и был почти уверен, что перед ним предстанет Рон.
Ранним утром ветер стих и похолодало. Земля была покрыта белым инеем, сверкавшим в лучах солнца, и на его фоне лицо Эстер Гэлловей выглядело смуглым, как будто она вдруг не по сезону загорела.