Взбешенный Рустам собирался казнить Яхью, но Сулейман не позволил ему это сделать. Вместо этого он отстранил Рустама от должности. Посланец султана, государственный казначей, явился в Диван вытребовать у Рустама османскую печать. Рустам удалился в свои покои, а печать была передана второму визирю.
Затем умер Джехангир. Неврастеничный молодой человек, постоянный собеседник Сулеймана, он безутешно горевал в связи с гибелью Мустафы. Медицина дворцовых лекарей была бессильна спасти его.
Как ни старалась Роксолана, ей не удалось предотвратить немедленно вспыхнувшее соперничество между оставшимися двумя другими ее сыновьями. Сама она больше симпатизировала Селиму, старшему сыну, вздорному и неприятному молодому человеку. Селим был подвержен припадкам страха, злоупотреблял вином для самоуспокоения и забывался в любовных утехах рабынь. Мать пыталась уговорить Сулеймана назначить Селима своим наследником. Однако Сулейман предпочел Баязида, младшего сына, по характеру напоминавшего Мустафу, отзывчивого и дальновидного.
В этих условиях темноволосый, сероглазый Баязид начал готовиться к управлению империей без всяких опасений. Но обиженный Селим стал собирать своих сторонников, чтобы нанести брату коварный удар исподтишка.
Сулейман, возможно, и обуздал бы сыновей Роксоланы, если бы его не беспокоил призрак Мустафы. Хотя вначале это был всего лишь самозванец, присвоивший имя покойного принца, чтобы найти себе сторонников. С помощью дервишей, оплакивавших гибель Мустафы, он будоражил в пустынных провинциях Анатолии местные племена. Даже армейские командиры, лично знавшие принца, клялись, что это сам Мустафа во плоти.
И хотя очень скоро лже-Мустафу схватили и было установлено его подлинное имя, волнения распространились на войска, находившиеся в подчинении двух сыновей султана. При всем своем ничтожестве и трусости их подогревал Селим.
* * *
Однако на этом с призраком покончено не было. Лицо покойного сына преследовало Сулеймана, когда он один выезжал из Больших ворот, когда лежал в одиночестве на стеганом одеяле, расстеленном на выложенном плитками полу, когда сквозь узкое окно наблюдал, как в небе над кипарисовыми деревьями появляются россыпи звезд. Он никому не признавался в этом. При свете лампы, которая оставалась теперь на ночь зажженной, султан опять и опять читал элегию Яхьи, албанца, который любил и почитал Мустафу. «Скрытая злоба лжеца.., заставила нас лить слезы… Кем стал Мустафа после смерти? Теперь он бредет, как одинокий странник».
И зрела убежденность — до тех пор, пока он, султан, не приедет со своим окружением туда, где возник конфликт, он не узнает его причины. Но теперь, когда ему было под шестьдесят, такие поездки верхом давались все труднее — от подагры болели ноги, стала мучить одышка.