Генерал только что вернулся из дворца и, не заходя к себе, навестил «бедного Платошу».
– Какое гнусное преступление, – вздохнул Рылеев. – Надо благодарить господа за новую милость и чудо. Печальные времена, матушка, печальные… Ну-с, теперь вы с Платошей, и я спокоен. Ничего, за битого двух небитых дают. А ведь тоже господня милость: на войне уцелел и нынче уцелел.
Генерал опять вздохнул, перекрестился и пожелал доброй ночи.
Платону было худо. Он лежал вытянувшись, плашмя, смежив веки. Он послушно принял снотворное в скоро забылся. Я зажгла ночничок, посидела рядом и вышла в соседнюю комнату, служившую Платону чем-то вроде кабинета.
Я смутно представляла круг братниных обязанностей, но домашних письменных занятий у него, по-моему, не было. Однако я увидела письменный стол с серебряным слоном-чернильницей и оплывшими свечами. На этажерке красного дерева были брошены как ни попадя «Военно-технический указатель», книжки «Артиллерийского журнала», номера «Русского инвалида» и «Гражданина». У стены стоял низенький диванчик.
Платону услуживал молодой солдат. С робкой улыбкой деревенского увальня он подал мне чай, принес постельное белье казенного образца.
Я села в кресло у стола. Спать не хотелось: физическая усталь не одолевала нервного напряжения.
Я ничего не знала о халтуринском рукомесле в Зимнем дворце. Взрыв был мне неожиданностью. Он воскрешал в памяти оранжевый блеск вполнеба, долгий гул порохового склада в осажденной Плевне.
Громкость события была очевидна. Если револьверный выстрел тоже был пропагандой, то какой же пропагандой надо счесть динамитный раскат в чертогах русского царя?!
Много позднее я слышала: «Народная воля» создала силу из бессилия». Увы, это сказано слишком хорошо, ибо не только mot8, но и правда. Косность массы – отсюда бессилие заступников и должников народа.
Однако многие ли смогут из бессилия создать силу? Самим создать, самим и опереться на нее. Вот как натуры, подобные Александру Дмитриевичу, – они были сами себе опорой. О нет, Михайлов был счастлив товарищами и счастлив в товариществе. Но их дорога не была усеяна розами – отсюда необходимость внутренней опоры на самого себя.
Да, силу из бессилия… Александру II, напротив, не достало сил для бессилия. У него не хватило мужества для трусости. Конституцию полагал он династическим бессилием, династической трусостью… Впрочем, такие соображения возникают потом, после, когда огненный факел начертал копотью: «Finita»9.
А в ту февральскую ночь, в ночь после взрыва… О чем думала, что чувствовала? Повторяю, сознавала громадность происшествия. Но была кровь… Кровь несчастных солдат лейб-гвардии Финляндского полка.