— Вот и весь сказ, — сказал я наконец. — И я здесь. А в Чикаго поеду, как только смогу.
Последовало долгое молчание, а затем она начала говорить:
— Забавно, но я чувствую себя очень виноватой.
Я мог бы увидеть слезы, да только их не было. Может, их у нее просто не осталось?
— Виноватой? За что?
— За все эти дни. Я на него так злилась. Ты понимаешь, за это" Словно он сделал это со мной, а не с собой. Я даже стала его ненавидеть. Его и память о нем. Теперь же ты... и это.
— Мы все тебе сочувствуем. Это все, что осталось, и с этим придется жить.
— А ты сказал Милли и Тому?
Мои родители. Ей казалось неудобным обращаться к ним иначе.
— Еще нет. Но скажу.
— Как же ты не проговорился Векслеру о Чикаго?
— Не знаю сам. Наверное, хотел получить фору. Они будут знать сами, уже к утру.
— Джек, если ты говоришь правду, им нужно знать все. Я хочу, чтобы тот, кто это сделал, за все поплатился, и не важно, что ты собираешься написать об этом.
— Послушай, Райли, — сказал я, стараясь говорить как можно спокойнее. — Кто бы это ни совершил, он уже не поплатился бы, если в в дело не влез я, и только я. Сейчас я просто хочу поговорить с полицейскими из Чикаго раньше Векслера. Только один день.
Минуту мы сидели молча, потом я продолжил:
— И не делай ошибки. Да, я хочу написать эту статью. Но это не просто текст. Это я сам, и это Шон.
Она наконец кивнула, и я замолчал. Хотя в общем-то я не представлял, как объяснить мои мотивы. Я только и умею, что складывать слова вместе так, чтобы они выглядели созвучными и интересными людям. Но внутренне я не мог этого объяснить. Все еще не мог. Впрочем, также я знал: Райли требуется услышать от меня еще что-то, и потому пытался дать желаемое — простое объяснение, которое, правда, не смог бы принять сам.
— Помню, тогда мы окончили школу и, казалось, отлично представляли, чего хотим от жизни. Я собирался писать книги и стать известным или богатым. А может, и тем и другим. Шон хотел стать шефом полиции и раскрывать все городские преступления. Ни один из нас не достиг всего, чего хотел. Хотя Шон продвинулся больше меня.
Она попыталась засмеяться над моим воспоминанием, но лицо все еще ее не слушалось.
— Во всяком случае, — продолжал я, — в конце того лета я собирался отправиться в Париж, чтобы написать величайший из американских романов. А он ждал своего зачисления на службу. А тот договор мы с ним заключили, когда расставались. Выглядело все достаточно наивно. Соглашение состояло в том, что, разбогатев, я должен буду купить Шону «порш» с багажником для лыж. Как у Редфорда в «Бегущем по холмам». Ни больше ни меньше. Все, чего Шон пожелал. Он выбрал модель. Мне оставалось лишь платить. Тогда я сказал, что это плохая сделка, поскольку мне ничего не перепадает. И он обещал, что в долгу не останется. Шон сказал: если со мной что-то случится... Ну, знаешь, если меня убьют, ранят или ограбят, то он отыщет того, кто это сделал. Он уверял, что никто не сможет от него скрыться. И ты знаешь, будь это сейчас, я бы снова подписался. Верил, что он так поступит. Какое было приятное чувство.