– В этом я вижу желание судей унизить нас, которое ничего хорошего мне не говорит» – заявил маркиз де Легаль; первые события того, что называлось Революцией, вызывали в нем ярость. – До чего мы дойдем, Боже мой, чтобы понравиться народу, и я не понимаю, почему король…
– Так как дело затрагивало самого короля и преступление было совершено против его величества, господина де Фавра могли бы приговорить к четвертованию, – заметил Жозеф Ингу. – Добавим к этому, что власть нашего монарха становится с каждым днем все иллюзорней.
– Я думаю, все же у него ее достаточно, чтобы изменить смертный приговор, который он должен был подписать человеку, хорошо воевавшему в свое время, на казнь мечом.
– Говорят, Фавра мог добиться этого, если бы согласился выдать своих сообщников, – пробормотал аббат де Ля Шесниер. – То есть он с полным знанием дела принял казнь через повешение. Говорят, он умер по-христиански.
– Мне кажется,– произнес Бугенвиль,– что Фавра надеялся до последнего момента, что… соучастники добились бы для него сохранения жизни… Главным образом речь идет об одном-единственном лице.
– Об одном? – удивился Гийом. – Вы, кажется, знаете его?
– Для того, кто жил при дворе, это секрет Полишинеля, мой друг. Человек, который хотел, чтобы короля похитили и, вне всякого сомнения, убили,– его родной брат безутешный, поскольку ему еще не удалось надеть себе на голову корону, граф Прованский. Хотя один черт знает, как он старался, чтобы этого добиться!
– Но даже если бы Людовик Шестнадцатый умер, у него есть наследник: наш молодой герцог Нормандский, вот уже скоро год как ставший дофином, – напомнила госпожа дю Меснильдо.
Бугенвиль улыбнулся ей той очаровательной улыбкой, которая всегда появлялась на его лице, когда он обращался к красивой женщине.
– Пятилетний ребенок, наследственное право на престол которого монсеньор не переставал подвергать сомнению, не является большой помехой. Долгое регентство вполне бы устроило принца, поскольку его никогда не посещали братские чувства и он не рассматривает беспорядки в королевстве как катастрофические. Господин же Фавра умер героем, как настоящий дворянин, но он оказал бы лучшую услугу своему королю, нарушив молчание. Мэтр Ингу с сомнением покачал головой:
– Это ничего бы не изменило. Насколько скромный шербургский адвокат может сделать вывод, наш бедный король уже давно знает, что он может ожидать от своего брата, и я совершенно уверен, что уж в этом случае он по крайней мере догадался. Я даже добавил бы, что он не считал необходимым обнародовать правду. Именно ему, не забудьте, мы обязаны отменой пыток!