В перелесках и на краю замерзшего, покрытого снегом болота мы и в самом деле видели заячьи следы. Но самих зайцев не было. И хорошо. Потому что позади охотничьего азарта скреблась мысль: а что если и правда попаду? И тогда придется нести пушистое окровавленное тельце, которое недавно было живым милым зверьком.
Вероятно, Валерий чувствовал что-то похожее. По крайней мере, досады по поводу отсутствия дичи не проявлял.
Не найдя добычи, мы на лесной поляне подобрали ржавый котелок, поставили его на пень и выпустили по нему с десяток зарядов. Это дало отчиму справедливое основание для недовольства: зря извели столько патронов!..
Кстати, ни Валерий, ни я ни разу по котелку не промахнулись.
Я вообще тогда стрелял прилично: ходил в секцию ДОСААФ, участвовал в соревнованиях и даже заработал второй спортивный разряд.
А в более ранние годы весьма метко стрелял из рогаток и самодельных луков по мишеням, аптечным пузырькам и нарисованным на заборах фашистам. Но охотником не стал.
А вот Юрий Маркович Нагибин стал. Несмотря на то, что в детстве у него тоже дергались руки, уводя выстрел от живой цели.
Я не осуждаю его. Как не осуждаю и других охотников, среди которых есть прекрасные люди. Но понять их все-таки не могу. Ну ладно, если охотятся ради пропитания, это понятно. Но ведь в наше время человеком больше движет не голод, а охотничий азарт, азарт убийства. И это при любви к природе, которую охотники (в том числе и писатели) с таким вкусом декларируют! Как можно восхищаться весенним закатом, разноцветными облаками, распустившими сережки березами и тут же выстрелом выбивать из этого пейзажа его органическую часть – пронесшиеся силуэты уток? По-моему, вся красота рушится от этого грохота, от боли живого существа, которое кровавым комком летит в осоку…
Сперва отвращение к убийству и любовь к оружию как-то уживались во мне. Потом эта любовь поостыла. На больших военных сборах в 1969 году, когда уральских резервистов гоняли аж до китайской границы, в Биробиджан, я даже не снял смазку с выданного мне “макарова”. Так и протаскал этот ПМ в кобуре, не вынув из промасленной бумаги. И наотрез отказался от автомата, хотя всем командирам взводов настоятельно рекомендовали получить их. “Поскольку возможны пограничные инциденты, товарищи офицеры”, – строго предупреждал похожий на матадора, с чеканным испанским профилем особист, тоже призванный из запаса и уверенный в крайней важности своей миссии.
Кроме покрытого смазкой “Макарова” мне и моему взводу выдали два миномета времен Великой Отечественной войны. От них отказаться было уже нельзя, ибо взвод числился именно минометным. Мин, правда, не дали. И слава Богу! Как обращаться с минометом, я понятия не имел. На военной кафедре в университете я изучал (без всякого прилежания) старинную 122-мм гаубицу. Мои подчиненные тоже были вояки так себе. Один даже ухитрился потерять автомат, из-за чего у меня с начальством были всякие объяснения. К счастью, потом автомат нашелся.