1
Но Охранитель, похоже, не растерялся. И, повернув голову туда, где плотной группой стояли тела людей моего экипажа, приказал:
– Схватить их! Это – те люди, которых мы искали! Убейте всех! Здесь! Сейчас!
После чего от группы тел отделилось одно. Иеромонах Никодим – Пахарь – вышел на середину помещения и сказал негромко, но как-то очень четко, так что слова его, казалось, обрели неожиданную плотность металла:
– Охранитель, твоих людей здесь нет, их больше нет вообще – они развеяны нами. Теперь настал твой черед.
Названный, однако, не растерялся и ответил, не задумываясь:
– Никто из вас не в силах причинить мне хоть какой-то вред – мне, человеку космоса. Потому что однажды я уже умер и нахожусь вне вашей власти.
– Нет, – не согласился Никодим. – Потому что и я такой же космит, как и ты, но Силы на моей стороне. Ты трижды был прощен, Охранитель. Он терпелив, но и Его долготерпению приходит конец – в особенности когда ты посягаешь уже не на частности, но на главное. Когда лжешь о Нем.
Я невольно перевел взгляд на своего тюремщика. Очень хотелось увидеть его растерянным, поверженным, ну хотя бы испугавшимся. Однако внешне он выглядел по-прежнему спокойным и даже, казалось, чем-то удовлетворенным. Но еще более удивило меня то, что и смотрел Охранитель не на Никодима, а на меня – на то деревце, в которое сам же меня всадил, как будто именно от меня ожидал каких-то действий, поддержки его, что ли? Не дождется…
А он сказал:
– Получается так, капитан, что ты тут – единственный, кто знает и то, на чем стою я, и то, что говорит он. – Кивок головы в сторону Никодима указал адресата. – Судить о том, кто из нас прав, может только наш Творец, но высказать свое мнение позволено всякому, и тебе в том числе. Не хочешь ли сказать – чьи доводы считаешь более убедительными? То, в чем убежден я, я высказал тебе без обиняков, а он – он способен откровенно сказать то же самое о себе?
Первым моим побуждением было – ответить ему: «Охранитель, только что ты хотел уничтожить меня, насколько это вообще в твоей власти, а теперь ищешь моей поддержки? Не получится, потому что независимо от того, прав ты или нет, ты давно уже стал моим врагом, и потому…»
Я хотел сказать так – но не смог. Потому что не могло быть так: «Независимо от того, прав ты или нет». Именно от этого все и зависело, а вовсе не от того, что я о нем на самом деле думаю. Ведь уже не о моей судьбе шла речь сейчас, но о вещах неизмеримо более важных не только для меня или моих товарищей. Приходилось признать, что требование его было уместным и справедливым. И я не произнес ни слова тем способом, который сейчас только и был мне доступен.