Потом достал блестящую металлическую авторучку — в ее корпус были вмонтированы электронные часы. На табло нервно пульсировали, нетерпеливо бились волосяные прочерки цифр — 14.09. Начало третьего, приехал вовремя. Нажал кнопочку, цифры мигнули и исчезли, нырнув в омут своего жидкого кристалла. И сразу же вспыхнули другие — 07.01. Попросту говоря — 1 июля. Нельзя сказать, чтобы эти часы были удобнее наручных, но Корейцу они нравились. Ему казалось, что в трепетном неутихающем биении цифр есть тайный смысл, намек, предупреждение.
Откуда-то из глубины кафе пахнуло дымком, во внутреннем дворе шашлычник колдовал над мангалом. Дым тянулся к воде. Мутная поверхность пруда пузырилась — в водоеме водились сазаны, всеядные водяные хрюшки; они стаями кидались на лепешки, которые бросали им посетители.
Кореец уже обжился на своем месте, удобнее откинулся на стуле, обвел взглядом столики. Два старика в наманганских тюбетейках, в противоположном углу муж и жена — пенсионеры, видимо, автотуристы. Несколько школьников с пионервожатой. Через два столика сидел выходец из Ирана, их много жило в этих краях.
На шоссе заурчал приближающийся автомобиль, шум мотора приближался, по звуку Кореец определил «Волгу». Машина свернула с дороги, проехала вход в кафе и остановилась у задних дверей кухни. Выключенный мотор, перегретый на жарком пути, еще долго детонировал, вздрагивал, всхрипывал, как загнанный конь.
Кореец наклонился ближе к столу, сунув правую руку под пиджак. У него было сейчас невыразительное лицо Будды, терпеливо ждущего свой обед. Из-за кухни донесся хриплый клич приехавшего:
— Э-э, Ходжа! Ходжа!
Голос по-прежнему невидимого повара лениво ответил:
— Чего орешь, как ишак? Слышу, слышу… Иду…
В проем между чинарами, навесом и дверью кухни Кореец видел запыленный багажник серой «Волги». Потом в этот просматриваемый квадрат неторопливо вплыл повар, за ним появился здоровенный усатый мужик. Хлопнулись ладонями, побили друг друга по плечам.
— Привез?
— Привез.
Кореец сомкнул щелки глаз, уверенно полагая, что сейчас ему слух нужнее зрения.
— Сколько?
— Шесть.
— Что так мало? — разочарованно протянул повар.
— Больше не было. Они живые…
— Слушай, ты совсем без головы? Зачем мне живые? Я крови боюсь… — усмехнулся повар.
Щелкнул замок багажника, взрывом выплеснулось из-под крышки дружное напуганное кудахтанье, усач выволок за шею белоснежную курицу. Она ошалело била крыльями, обреченно сипела.
Кореец еле заметно улыбнулся, расслабился. А усач достал большой складной нож на пружине и коротким взмахом отсек курице голову. Курица не упала на землю — она словно весь свой короткий век недоптицы ждала этого мгновения, чтобы взлететь в последний миг своей иссякшей уже жизни. Без головы, с бьющей из обрубка шеи струйкой крови — мертвая курица летела. Махала белыми кургузыми крыльями в крутом спиральном пролете над замусоренным кухонным двориком. Она еще не успела опуститься, как усач выхватил из багажника следующую и отсек ей голову, швырнул в сторону, и та помчалась навстречу первой, столкнулась и рухнула на землю, а их уже догоняла третья, сшиблась грудью, летели по воздуху белые перья и комки крови…