Эти слова вывели из себя добродушного «мичманенка», и не потому, что дышали высокомерием и произнесены были наглым, злым тоном, а только потому, что сказал их ему Непобедный, еще смевший говорить о чести мундира.
Ариаднину был несимпатичен Непобедный, и они почти не говорили друг с другом. Но долговязый мичман не мог и подумать, чтобы Непобедный был наушником адмиральши и так подло оклеветал старшего офицера.
Об этом Ариаднин узнал накануне ухода из Нагасаки от флаг-офицера.
Старший офицер уже хотел остановить эти разговоры, принимавшие благодаря возмущенному «мичманенку» резкий характер, как Ариаднин, побелевший как воротничок его сорочки, полный негодования, вызывающе крикнул, обращаясь к Непобедному:
– А наушничество вы считаете честью мундира?
– Прошу прекратить споры, Сергей Алексеич! И вас прошу, Евгений Викторович!
Голос старшего офицера звучал строго, а глаза его так ласково глядели на «мичманенка».
И маленький доктор и старший штурман сочувственно ему улыбнулись.
Непобедный еще выше и высокомернее поднял свою красивую голову. Совсем побелевшие тонкие губы искривились в презрительную улыбку. Словно бы не понявший этого вопроса, он удивленно пожал плечами и ничего не ответил.
А сердце в нем упало, как у трусливого человека, пойманного в подлости.
В кают-компании воцарилась напряженная тишина. Все прислушивались к гулу, доносившемуся сверху через закрытый люк.
После обеда все быстро разошлись по своим каютам.
Непобедный лег в койку и пробовал заснуть, но сна не было. И он упорно смотрел на толстый матовый иллюминатор, который то мгновенно исчезал в воде, то снова выскакивал и летел вверх, обдаваемый кипевшей волной.
В полусвете маленькой каюты и раздирающий скрип переборок, и стремительность размахов, и гул, долетающий сверху, казались в одиночестве Непобедному гораздо страшнее.
Он еще не испытал такой качки и боялся моря.
Когда крейсер валился на бок и на мгновение останавливался, словно бы раздумывая, подниматься или идти ко дну, эти мгновения были для Непобедного бесконечными.
Ужас охватывал его. Он закрывал глаза, крестился, вспоминая бога, и в то же время не верил, что бог поможет.
И когда крейсер поднимался, чтобы лечь на другой бок, Непобедный в бессильной злости думал:
«Какой я дурак, что не остался по болезни в Нагасаки и не попросил адмиральшу, чтобы мне разрешили вернуться в Россию».
Он непременно выйдет в отставку.