Я высыпаю весь порошок в свою чашку и с помощью воды делаю кашу. У нее нет никакого вкуса. Ничего. Да и не важно. Еда для меня давно перестала быть наслаждением. (Жизнь – это сон в лихорадке. «Счастливых сновидений. Моему дорогому Мутцихен от его верной подружки Путцихен».)
Одну-две ложки этого месива можно рискнуть проглотить. Мой желудок принимает к сведению поступление пищеобразного и перестает урчать.
Много питательной каши есть нельзя, после пятой ложки она переходит в наступление и душит меня. Я запиваю ее двумя стаканами воды, и дело в шляпе.
Как-нибудь перебьемся.
С сегодняшнего дня начинаю целесообразную жизнь.
Я выучу из Ларусса все слова, начинающиеся на «X», – их меньше всего.
«"X" – двадцать третья буква и восемнадцатый консонант алфавита».
Мне это нравится, я люблю точных людей, они все пересчитывают, не дают себя ни в чем провести. Может ли точность быть должностью? Почему у меня нет подобной должности?
Если бы это был немецкий словарь, тут было бы указано, что «X» является вторым консонантом и третьей буквой с конца алфавита. Еще бы, милый мой, немцы…
«Ксантрель, дворянин из Гаскони, умер в 1461 году в Бордо».
Сказано очень трогательно, но мало. Отчего он умер? Долго ли он болел перед смертью?
Когда у меня в следующий раз будут деньги, я куплю толстенный лексикон и вызнаю про это дело все.
Или человек интеллигентен, или нет.
В сущности, интеллигентность нужна не ему самому, а другим, потому они и не прощают тому, кто глуп.
Сначала я должен раздобыть точные данные о Ксантреле.
Суббота
Черт возьми, из чего сделано это питательное средство? Надо бы обязательно записать название этого препарата. Но я не нахожу коробку. В комнате убирались, пустую коробку выбросили. А для чего здесь вообще убирают, как будто ничего не случилось? Они еще ничего не знают, механически выполняя предначертания Судьбы. В один из дней уберут и меня, когда найдут посреди комнаты, как высохшую муху, отдавшую Богу душу, в положении лежа на спине с откинутыми конечностями.
Большое невезение, когда нечего даже курнуть. Сигарета определенно успокоила бы меня. Голодать – дело мучительное, но больше всего я опасаюсь последствий. Лишь бы со мной не приключилось то, что произошло с одним типом, который тоже прибыл в Париж для четырехнедельного обучения… Он шел голодный по бульвару, здоровался с кем-то, и ветер вырывал у него волосы с головы целыми прядями. Правда, это случилось в настоящую бурю, а при легком ветерке он вообще не мог ходить, только если дуло в спину, – так он ослаб.
Я попытался подергать свои волосы – еще не выпадают. Поэтому надо есть питательное средство. Корни волос тоже хотят быть сытыми. Бедные корни, они не заикнутся о своей нужде. Но мои волосы еще хорошо держатся. За них можно даже дергать.